Арабская поэзия средних веков - [5]

Но нет — без всадников обратно скачут кони,

В пыли валяются сидевшие верхом!..

Люблю, как женщина в накидку меховую,

Во тьму закутаться в безлюдии ночном,

Пока не изорвет заря одежды ночи,

Пока повсюду мрак и все объято сном.

И забываюсь я в моем уединенье,

Обласкан и согрет пылающим костром.

И только пробудясь, вдруг вижу, потрясенный,

Что с черным демоном я ночь провел вдвоем…

«Не пара он тебе, — ей вся родня внушала…»

«Не пара он тебе, — ей вся родня внушала,—

Ведь завтра же его сразит удар кинжала».

И нам не довелось соединить сердца —

Ей страшно было стать вдовою храбреца,

Решила, что любви и счастья недостоин

К врагам безжалостный, лихой и смелый воин,

Кто племенем любим, кто обнажает меч —

И головы врагов летят на землю с плеч,

Кто жадности лишен ненужной и недоброй,

Чья кожа смуглая обтягивает ребра.

Ночует иногда он в логове зверей,

Чтоб утром сделать их добычею своей.

От меткости его не убежать газели.

Его и хитростью враги не одолели.

Кто будет доверять врагам коварным, тот

В бою решающем, поверженный, падет.

И звери, чувствуя, как он неустрашим,

Всегда гордились бы товарищем таким.

Становится еще смелее и упрямей,

Когда один в степи он окружен врагами.

Но смерть не обмануть, — когда-нибудь и я

Сверканье вечного увижу острия…

«Пусть он пал в долине горной Сала…»

Пусть он пал в долине горной Сала,—

Кровь героя даром не пропала.

Пусть ушел, расстался вдруг со всеми,

Но на мне его осталось бремя.

И сестры его любимый сын

Это бремя понесет один.

Я поник, застыл, оцепенев,

Но не страх во мне, а грозный гнев.

Злая весть затмила, прервала

Все иные мысли и дела.

Лишь его воинственная сила

Нас от бед спасала и хранила.

В стужу согревал, как солнце, нас,

В летний зной прохладой становясь.

Всем владея, тонок был и строен —

Щедрый человек и храбрый воин.

Лишь его спокойное бесстрашье

Защищало все кочевья наши.

Был как дождь для нивы, но, как лев

На врагов бросался, озверев.

Он любил наряд из пышной ткани.

Барсом грозным был на поле брани.

Горек одному, он для другого

Становился сладостью медовой.

Воевал и странствовал вдвоем

Только с крепким йеменским мечом.

Многие из нас ушли в ту ночь —

Тем, кто не вернулся, не помочь…

Прошлым стали, тенью незабвенной,

Словно отблеск молнии мгновенной.

Каждый был из павших отомщен:

Не щадили вражьих мы племен.

Недруги лежали в забытьи,—

Никому не удалось уйти.

Их сломило крепкое оружье.

На колени стали по-верблюжьи,—

Долго им не встать теперь с колен,

Ждет их казнь или позорный плен.

Дышат злом, разбоем не пресытясь,

Но сломит врагов отважный витязь.

Сколько раз копья стальное жало

Жажду мщенья кровью утоляло.

Прежде запрещалось пить вино,

Но теперь мы выпьем — все равно…

Напои же нас вином, Савад,

Чаши полные нас подбодрят.

Пусть хохочут жадные гиены,

Пусть терзают волки прах презренный,

Коршун старый, всякий хищный зверь —

Пусть они насытятся теперь.

«Погиб мой бедный сын…»

Погиб мой бедный сын, но как, в какой стране?

О, если б рассказать могли об этом мне!

Сумел ли враг сплести коварных козней сеть

Или недуга сын не смог преодолеть?

Смерть всюду стережет того, кто тверд и смел,

А он, чего желал, всем овладеть сумел.

Он в жизни так легко преграды превозмог…

Но все кончается, когда наступит срок.

Чем горе утолю? Могильный страшен гнет —

Ответа никогда оттуда не придет.

Покинуть не дано ему загробный плен…

О смерть, верни его — меня возьми взамен.

Имруулькайс

^{9}

«Спешимся здесь…» Перевод А. Ревича

Спешимся здесь, постоим над золою в печали,

В этих просторах недавно еще кочевали

Братья любимой, и след их былого жилья

Ветры вдоль дола песчаного не разбросали.

Мелкий, как перец, осыпал помет антилоп

Травы прибрежного луга, пустынные дали.

В час расставания слезы катились из глаз,

Словно мне дыни зеленой попробовать дали.

Спутники мне говорили: «Зачем так страдать?

Ты ведь мужчина, и слезы тебе не пристали».

Но у развалин мы разве надежду найдем?

Но облегченье от боли дает не слеза ли?

Помнится: Умм аль-Хувейрис ушла — я рыдал,

Также и Умм ар-Рабаб я оплакал в Масале.

Дикой гвоздикою дышит чуть свет ветерок,

Мускусом, помню, красавицы благоухали.

Слезы текут мне на грудь, не могу их сдержать,

Перевязь всю пропитали, блестят на кинжале.

Я вспоминаю сегодня счастливейший день,

Помнится, мы к Дарат Джульджуль^{10} тогда подъезжали,

Там для красавиц верблюдицу я заколол,

После чего их самих оседлал на привале.

Двинулись в путь — потеснил я Унейзу, залез

К ней в паланкин, мы с верблюда едва не упали,

И закричала: «Что делаешь, Имруулькайс!

Ношу двойную верблюд мой осилит едва ли!»

Я отвечал ей: «Покрепче поводья держи!

Дай поцелую тебя, и забудем печали!»

Часто к возлюбленной я приходил в темноте,

Даже к беременной я пробирался ночами,

Юную мать целовал я в то время, когда

Плакал младенец грудной у нее за плечами.

Только однажды красотка отвергла меня —

Там, на песчаном холме, обожженном лучами.

Фатима, сжалься! Неужто покинешь меня?

Ласковей будь! Мне твое нестерпимо молчанье.

Лучше уж сердце мое от себя оторви,

Если не любишь и неотвратимо прощанье!

Мукой моею тщеславие тешишь свое,

Сердце твое на замке, ты владеешь ключами.

Ранишь слезами разбитое сердце мое,

Слезы острее, чем длинные стрелы в колчане.

Часто к возлюбленной я пробирался в шатер,