Арабская поэзия средних веков - [2]

Дальнейшая судьба арабской поэзии во многом была предопределена возникновением новой религии и появлением «священной» книги ислама — Корана. Поэзия переживает острый — хотя и непродолжительный — кризис и возрождается уже при омейядской династии в покоренных арабами Сирии и Ираке. Именно к этому времени относится творчество таких придворных поэтов, как аль-Ахталь, аль-Фараздак, Джарир. В условиях жестокой борьбы между южными и северными арабскими племенами они восславляли доблесть и мужество своих покровителей, воспевали их мудрость и щедрость, всячески чернили и поносили противников омейядской династии. Здесь очень явно и ощутимо довлела традиция древней бедуинской поэзии. За узаконенной схемой и каноничностью образов терялись очертания конкретной действительности.

Однако наряду с придворной панегирической поэзией в крупных городах халифата получает развитие явление относительно новое — любовная лирика. «Относительно», потому что и здесь дает себя знать традиционная связь с бедуинской поэзией. Правда, в творчестве поэтов новой эпохи традиция не повторяется, а развивается, о чем убедительно говорят произведения Омара ибн Аби Рабиа из Мекки — самого видного и самого яркого представителя этого жанра. Его стихи проникнуты искренним чувством, в них целая гамма то радостных ожиданий, то горестных дум. Они написаны простым, всегда взволнованным языком. Жизнь крупных городских центров, выходцами из которых были создатели новой любовной лирики, наложила свой отпечаток на их творчество. Эта любовь вполне земная, реальная.

И снова, как это не раз бывало в истории литературы, волна вернулась к тому берегу, откуда когда-то начинала свой бег, — любовная лирика завладела сердцами бедуинских поэтов. Но это не было повтором того, что создавали поэты Мекки, Медины, Дамаска; любовная лирика аравийских певцов — иного характера: целомудренная, элегичная, трагедийная. Любовная лирика узритских поэтов — одна из высочайших вершин средневековой арабской поэзии. Рожденные ею образы навечно вошли в историю литературы, стали предметом многочисленных поэтических обработок, среди которых прежде всего должны быть названы гениальные поэмы азербайджанца Низами и узбека Навои.

Высокого расцвета достигает арабоязычная поэзия в VIII–XII веках, когда наполняется и оплодотворяется культурными традициями исламизированных народов.

Первым и, пожалуй, самым выдающимся представителем нового направления был выходец из знатного иранского рода Башшар ибн Бурд.

Вслед за ним на путь обновления старой бедуинской поэзии встают Абу Нувас — создатель жанра застольной поэзии, Абу-ль-Атахия — творец философско-аскетической лирики и другие поэты покоренных арабами земель.

Арабская поэзия средних веков дала миру многих замечательных мастеров, превосходных художников, глубоких и оригинальных мыслителей. Без творчества живших в разные века и в далеких-друг от друга краях Абу Нуваса и аль-Мутанабби, Абу-ль-Ала аль-Маарри и Ибн Кузмана история мировой литературы была бы бедней, потеряла бы много ни с чем не сравнимых красок. Она была бы бедней еще и потому, что лишила бы все последующие поколения поэтов своего глубокого и плодотворного влияния. А влияние это прослеживается не только в творчестве арабоязычных или — шире — восточных поэтов; оно ярко сказалось в поэзии европейских народов.

В средневековой арабской поэзии история изображалась нередко как цепь жестко связанных звеньев. Воспользовавшись этим традиционным поэтическим образом, можно сказать, что сама арабская поэзия средних веков — необходимое звено в исторической цепи всей человеческой культуры. Золотое звено.

КАМИЛЬ ЯШЕН

ДРЕВНЯЯ ПОЭЗИЯ V век — середина VII века

Аль-Мухальхиль Перевод А. Ревича

^{1}

«Слепят воспоминанья, как песок…»

Слепят воспоминанья, как песок,

Болят глаза, струится слез поток,

Мне кажется, что ночь века продлится

И что лучи не озарят восток.

Всю эту ночь глядел я на Стожары,

Потом их блеск на западе поблек.

Вслед каравану я глядел с тоскою,

Покуда мрак его не заволок.

Я плачу, а созвездья всё восходят,

Как будто небосвод не так высок.

Уж лучше б я погиб, а ты бы в битву

Повел дружину, обнажив клинок.

Я звал тебя, Кулейб, — ты не ответил,

Пустынный мир ответить мне не мог.

Откликнись, брат! Все племена Низара^{2}

Осиротели и клянут свой рок.

Даю обет: все блага я отрину,

Покину ближних, стану одинок,

Ни женщины я не коснусь, ни кубка,

Надев тряпье, уйду я в мир тревог,

С кольчугой не расстанусь я, покуда

Над миром ночь и мрак еще глубок.

Оружья не сложу, пока не сгниет

Всё племя бакр, тому свидетель бог!

«Кулейб! С тех пор как ты оставил мир земной…»

Кулейб! С тех пор как ты оставил мир земной,

В нем смысла больше нет, в покинутом тобой!

Кулейб! Какой храбрец и щедрый благодетель

Теперь навеки спит под каменной плитой?

Истошный слыша плач, сказал я: «Поглядите,

Рассыпалась гора, трясина под пятой!

Кто доблести его сочтет, скажите, люди?

Он мудрость сочетал с суровой прямотой,

Он для гостей своих верблюдиц резал жирных,

Он стадо целое дарил друзьям порой,

Он вел отряд в набег, и сотрясали землю

Копыта скакунов, летящих вдаль стрелой,

За ним шли всадники, бросающие копья