Арабская поэзия средних веков - [21]

Остался брошенный очаг, и пламень в нем зачах.

Мы — как падучая звезда, чей свет недолговечен:

Мгновенна вспышка, яркий след — и что осталось? Прах!

Богатство, счастье, дом, семья — нам все взаймы дается,

Вернем свой долг — и мы ни с чем и, значит, ждет нас крах.

Как двойственны дела людей: одни все время строят,

Другие многолетний труд крушат в единый мах.

Счастливцы есть, они живут в довольстве, в наслажденьях,

Другие же свой век влачат в печалях и трудах.

Я сам немало долгих лет бродил, сжимая посох,

Бездомный, словно пилигрим, и нищий, как монах.

Согбен я, — кажется, стою коленопреклоненный.

Преданий столько я храню о давних временах.

Я стал похожим на клинок, чьи ножны обветшали,

Но сталь достаточно остра, внушить способна страх.

Никто от смерти не уйдет, и срок ее назначен,

Мы приближаемся к нему, блуждая, как впотьмах.

Со мной ты споришь? Но скажи, кто, уходя из жизни,

Вернулся к нам? Где ты слыхал об этих чудесах?

Тебя печалит наш удел: был юноша — стал старцем,

Но и достойный человек проводит дни в слезах.

Зови на помощь ворожей, гаданья все испробуй,—

Никто не в силах предсказать, что сотворит Аллах.

Ан-Набига аз-Зубьяни Перевод А. Ревича

^{64}

«О, как преследует меня повсюду…»

О, как преследует меня повсюду вражья злоба!

Не сплю в тревоге по ночам, туманят слезы взор.

Я беззащитен, как змея, обманутая другом,

Предание о той змее известно с давних пор.

Змея сказала: «Человек, давай вражду забудем,

Я стану дань тебе платить, скрепим же договор».

Змее поклялся человек, что не замыслит злого.

Носила выкуп день за днем она ему в шатер.

Осталось выплатить змее лишь небольшую долю,

Тогда подумал человек, что хитрость не в укор,

Что бог его благословил и наделил богатством,

И если обмануть змею, то это не позор.

Он беден был, но стал богат и серебром и златом,

Решил он: «Погублю змею!» — он был в решенье скор

Он взял топор и стал точить на каменном точиле,

Потом проверил он металл, достаточно ль остер,

К норе подкрался, подстерег змею в своей засаде,

Но промахнулся невзначай, хотя рубил в упор.

Всевышний обратил к змее всевидящее око,

Благословляющую длань над нею бог простер.

И человек сказал змее: «Плати остатки дани,

Свидетель бог, не нарушай давнишний уговор».

Змея ответила ему: «Ты клятву сам нарушил.

Теперь я знаю, как ты зол, неверен и хитер.

Я смерть увидела в глаза и чудом избежала,

Случайно миновал меня отточенный топор».

«Тише, Умейма!..»

^{65}

Тише, Умейма! Я горькою думой объят,

Молча гляжу, как созвездья плывут на закат,

Тянется время, мне кажется: ночь бесконечна.

Дом я покинул, и нет мне дороги назад.

Сердцу изгнанника ночь возвращает заботы,

Полдень печален, а полночь печальней стократ.

Верен заветам родителя Амр-благодетель,

Сколько он милостей мне даровал и наград!

Знал я, что он победит, когда конным порядком

Высокородные шли — за отрядом отряд.

Мчатся герои в сраженье с отвагой орлиной,

Следом за войском стервятники в небе парят.

Сопровождают наездников хищные птицы,

Скоро отведают крови твоей, супостат!

Бой разгорается, грифы спустились на землю,

Сгорбясь, как старцы в пуховых бурнусах, сидят.

Все гассаниды отважны, сильны, без изъяна,

Только мечи их немало зазубрин хранят.

Эти мечи рассекают двойную кольчугу,

А из камней огневой высекают каскад.

Воинов бог одарил удивительным нравом:

Щедры они, а в бою не страшатся преград.

Слово господне живет в их Священном писанье,^{66}

Вера их истинна, каждый для каждого — брат.

В платье нарядном встречают они воскресенье.

Ладан и миро на праздник друг другу дарят.

Юные девы приветствуют их поцелуем,

И дорогими одеждами каждый богат.

Все одеянья белы, зелены их оплечья,

Тело холеное в пышный одето наряд.

Этот народ благоденствует, но не надменен

И не становится слабым от бед и утрат.

«Спешьтесь, друзья…»

Спешьтесь, друзья, возле этих развалин с поклоном,

Если уместно почтенье к домам разоренным.

Пустошь вокруг, а ведь Нум здесь когда-то жила.

Ветер засыпал руины песком раскаленным.

Спрыгнув с верблюда, жилище я стал вопрошать:

«Где твои жители? Край этот был населенным!»

Камни могли бы о многом поведать — молчат,

Немы они, их молчанье понять нелегко нам.

Вижу я чахлые травы да мертвый очаг,

Нет ничего, что служило б от солнца заслоном.

Вспомнилась Нум. Как мы веселы были вдвоем! —

Рок нас еще не коснулся суровым законом.

Мы поверяли друг другу все тайны свои,

Все свои помыслы, как и пристало влюбленным.

Помнится: родичи Нум и собратья мои

Стали верблюдов седлать на рассвете студеном,

Нум на меня поглядела, был взгляд — как судьба,

Сердце мое от тоски задрожало со стоном.

Ночью слежу я, как звезды плывут на закат,

Свет их далекий ловлю я в просторе бездонном.

Что это — пламя костра или молнии блеск?

Нет, это лик моей Нум, затененный виссоном.

Сквозь покрывало сияет он мне по ночам,

Светится он в темноте перед взором бессонным.

Сколько я волчьих теснин миновал и равнин,

Сколько безводных пустынь под лучом полуденным

Я одолел на верблюде поджаром своем,

На быстроногом, бегущем по долам и склонам.

Кажется мне: на самце антилопы сижу,

Джинном испуганный, мчится он быстрым циклоном

Словно в Зу-Каре^{67} иль Важдре отбился от стад

И без дороги плутает в краю отдаленном.

Ночь непогожая ливнем хлестала его,