Арабская поэзия средних веков - [12]

И грудь, что из кости слоновой изваяна,

Два холмика — их не касался мужчина.

Подобны атласу бока твои нежные,

А спину упругую делит ложбина.

Ушел караван, с ним ушла ты, как молодость.

Что делать? И жизни ушла половина.

Равнина Ямамы^{28} полоской далекою

Мерцает, как сабля в руке бедуина.

Готов застонать я. Так стонет верблюдица,

Зовя верблюжонка в долине пустынной,

Так мать, семерых сыновей потерявшая,

Горюет у гроба последнего сына.

Сегодня и Завтра от рока зависимы,

В грядущих печалях судьба лишь повинна.

Царь Амр^{29}, наберись-ка терпенья и выслушай:

Мы ринулись в бой, как речная стремнина,

Мы шли к водопою под стягами белыми,

В бою они стали краснее рубина.

Стал день для врагов наших ночью безрадостной,

В тот день мы к тебе не явились с повинной.

Послушай, властитель, дающий убежище

Лишь тем, кто приходит с покорною миной,

О том, как у царской палатки мы спешились,

На лагерь твой пышный обрушась лавиной.

Собаки скулят, когда скачем к становищу,

Мы рубим противника с яростью львиной,

Молотим его, как пшеницу поспевшую,

И воины надают мертвой мякиной.

Под склонами Сальмы зерном обмолоченным,

Коль надо, засеяна будет низина.

Царь Хиры, еще ты наш гнев не испытывал.

Восстав, он любого сметет властелина.

Все знают: от предков нам слава завещана,

В бою не уроним той славы старинной.

Друзей, чьи шатры для кочевки разобраны,

Всегда со своей охранял я дружиной.

Мы их защищаем в минуты опасности,

Поскольку мы связаны нитью единой.

С врагами сойдясь, мы мечом поражаем их,

А на расстоянии — пикою длинной.

Мечом рассекаем противника надвое,

А пикой любого пронзим исполина,

Хоть кажется наше оружье тяжелое

В умелых руках лишь игрушкой невинной.

Плащи наши, вражеской кровью омытые,

Как пурпур, горят над песчаной равниной.

Когда нападенье грозит нашим родичам

На узкой дороге, зажатой тесниной,

Встаем впереди мы падежным прикрытием,

Как Рахва-гора с каменистой вершиной.

И юноши наши, и старые воины

Готовы полечь, но стоят нерушимо.

Мы мстим за убийство своих соплеменников,

И наше возмездие неотвратимо.

Тревога — и вмиг мы хватаем оружие,

Но стоит промчаться опасности мимо,

В тенистых шатрах мы пируем, беспечные,

Спокойны, хоть наше спокойствие мнимо.

Стоим как никто за свое достояние.

Мы в клятвах верны и тверды, как огниво.

Когда разгорелось в Хазазе побоище,

Мы, действуя с разумом, неторопливо,

В резню не ввязались, и наши верблюдицы

На взгорье жевали колючки лениво.

Врагу не даем мы пощады в сражении,

Но пленников судим всегда справедливо.

В добычу берем только самое ценное,

Ничтожная нам не по вкусу нажива.

Одежда из кожи у нас под доспехами,

В десницах мечи голубого отлива,

Сгибается лезвие, но не ломается,

И наши кольчуги упруги на диво.

От них на груди застарелая ржавчина,

Ни смыть, ни стереть, как ни три терпеливо.

Морщины кольчуг, словно волны озерные,

Возникшие от ветрового порыва.

Несут нас в сражение кони надежные,

Их шерсть коротка и не стрижена грива.

По праву они перешли к нам от прадедов,

Потомкам на них гарцевать горделиво.

Соседи, завидев шатры паши белые

В скалистой лощине под кручей обрыва,

Толкуют о щедрости нашего племени,

Которое стойко и неприхотливо.

И если сверкают клинки обнаженные,

Мы ближним на помощь спешим без призыва,

Мы пленным даруем свободу без выкупа,

Но горе тому, чье смирение лживо.

Никто не осмелится пить из источника,

Пока нас вода его не освежила.

В неволе не быть никогда нашим женщинам,

Покуда голов наша рать не сложила.

Они на верблюжьих горбах возвышаются,

Краса их нежна и достоинство мило.

Мы им поклялись, что, завидев противника,

На вражьи кочевья обрушимся с тыла,

Мечи отберем, и блестящие панцири,

И шлемы, горящие, словно светила.

Идут горделивые наши красавицы,

Покачиваясь, как подпивший кутила.

Они говорят: «Не желаем быть именами

Бессильных и робких, уж лучше могила!»

И мы защитим их от рабства и гибели,

Иначе нам жизнь и самим бы постыла.

Одна есть защита — удар, рассекающий

Тела, словно это гнилые стропила.

Мы сами окрестных земель повелители,

Порукой тому наша дерзость и сила.

Не станем терпеть от царя унижения,

Вовек наше племя обид не сносило.

Клевещут, твердят, что мы сами обидчики —

И станем, хотя нам такое претило.

Юнцам желторотым из нашего племени

В сраженье любой уступает верзила.

Земля нам тесна, мы всю сушу заполнили,

Все море заполним, раскинув ветрила.

Отплатим сторицею злу безрассудному,

Накажем его, как того заслужило.

Аль-Харис ибн Хиллиза

^{30}

«Порешила Асма, что расстаться нам надо…» Перевод А. Сендыка

Порешила Асма, что расстаться нам надо,

Что повинностью стала былая отрада.

Я успел ей наскучить в бескрайней пустыне,

О бродячих шатрах не забывшей поныне.

Где глаза верблюжонка, где шея газели?

И свиданья и клятвы забыться успели…

Вот луга, что давали приют куропаткам,

Вот поля, где блуждал я в томлении сладком.

Не хватает лишь той, что любил я когда-то,

От восхода я плачу о ней до заката.

Очи Хинд разожгли во мне новое пламя,

Языки его ярче, чем звезды над нами.

Издалече приметят и пеший и конный

Среди мрака ночного костер благовонный.

Меж Акик и Шахсейном поднявшись горою,

Пахнет сладостно мускусом он и алоэ.

Я не мог бы здесь жить, без кочевий страдая,

Но верблюдица есть у меня молодая,