Апостол свободы - [4]

Это были годы сравнительно легкой жизни и благополучия для Ивана Кунчева и его семьи. Летом дети беззаботно играли в цветущем дворе, или вольно, как птицы, носились по лугам и лесам. Зимой же они собирались в уютной кухоньке слушали рассказы бабушки. Глинобитный пол устилали рогожи и яркие шерстяные половики. Главным местом кухни был очаг. В холодную погоду в нем всегда горел огонь, и деревянные балки под потолком почернели от копоти. Высокий дымоход, отчасти скрытый яркой занавеской, украшала полочка с яркими тарелками. Из трубы свисала прочная цепь, на которой был подвешен основной предмет кухонной обстановки — котел из кованой меди, покрытый слоем полуды и тускло блестевший как серебро. Круглые плоские хлебы выпекали между глиняными противнями, покрытыми горящими угольями, потом их складывали на особую полку, подвешенную к потолку, и покрывали специальным шерстяным половиком, чтобы они не черствели. В углу стоял низенький столик, за которым семья ела, остальную же часть кухни занимали прялка и ткацкий стан, на котором Гина ткала черги — разноцветные половики, которыми в болгарских домах покрывали постели и украшали стены. Кроме того, на кухне было несколько комодов с посудой, один из них с фальшивой задней стенкой, за которой скрывалась кладовка. Почти в каждом болгарском доме был такой тайник, куда прятали от турок ценные вещи, например, медную посуду, а в случае необходимости — женщин, детей или бунтовщиков, за которыми охотились власти.

Дом Кунчевых был невелик и поэтому им приходилось жить в зимние месяцы на кухне, но даже в домах побогаче, где места было больше, кухня служила центром семейной жизни.

Много лет спустя, когда брат ее был известен каждому болгарину как Левский, а сама она уже стала весьма пожилой женщиной, Яна вспоминала, как в зимние вечера в маленькой подвальной комнате, полной теней и освещенной лишь огнем очага и лампадой, теплившейся перед иконой Спасителя, дети прижимались ближе к бабушке, чтобы послушать любимую сказку Васила про святой колокол.

«Поджав под себя ноги и опершись локтями о пол, Левский ждал сказку. На улице бушевала вьюга, стучалась в окна и двери. „Как страшно!“ — сказала я, боязливо прислушиваясь и не сводя глаз с бабушки. Васил с улыбкой ответил: „Ничуть не страшно, это просто снег и ветер. Давай, бабушка, зачинай!“ Она погладила меня по голове и начала:

„Это было очень давно, когда все люди верили в бога и ждали от него спасения. В те времена не бывало таких вьюг, какая бушует теперь, потому что господь охранял каждого… И чтобы прославить его имя, христиане однажды решили отлить огромный колокол, чтобы его голос был слышен издалека и созывал верующих из далеких краев на молитву. И вот настал великий дать. Празднично одетые люди собрались вокруг котла, в котором кипел расплавленный металл. Каждый бросал в котел самое дорогое, что имел. Девушки и молодайки бросали серьги, браслеты, брошки, кольца. Мужчины кидали золотые монеты, кольца и цепочки. Из облагороженного сплава должен был получиться замечательный колокол, голос которого будет слышен далеко вокруг и возвещать час горячей молитвы.

Был среди них один человек, бедный, но праведный, и звали его Иван Златоуст…“

Чисто по-детски я быстро спросила: „Бабушка, а почему его так звали?“. Она тихонько закрыла мне рот рукой: „Не перебивай! Его звали Златоуст, потому что уста у него были выкованы из чистого золота…. И чтобы показать свою горячую любовь к господу, в этот великий день он взял у своей сестры ножницы, отрезал свои уста и бросил их в жертвенный котел. Все застыли на месте от ужаса. Изо рта его потекла горячая кровь. Никто не мог ему помочь. Через несколько часов он умер возле котла. Потому его и почитают как святого. В тот же день колокол отлили и повесили“.

В это время мой брат Левский встрепенулся, поднял голову и устремил на бабушку взгляд, пристальный, как у орла. Она прервала рассказ и спросила, отчего он так смотрит. Он глубоко вздохнул и ответил: „Все, что ты рассказала нам про колокол, очень красиво. Только святому Ивану Златоусту не надо было отрезать себе уста и бросать их в котел. Для колокола хватило бы девичьих колец и браслетов.“ Он долго смотрел на огонь, потом опять вздохнул: „Этого святого, — сказал он, — прозвали Златоустом вовсе не за то, что уста у него были из золота, а за то, что он умел красиво говорить. И святым его провозгласили не за то, что он отрезал себе уста, а за то, что слова свои он подкреплял делами. Он всего себя принес в жертву, чтобы прославить учение Христа. Он сам был святым колоколом, который вещал людям о любви…“.

Брат говорил с необыкновенным жаром. В комнате наступило молчание, все смотрели на него. Слова его звучали сильно и страшно. Пламя дров, пылавших в очаге, отражалось в его широко открытых глазах и оттого они блестели особенно сильно. Что еще он говорил? Я была совсем маленькая и мало что понимала. Поняла потом, когда его прозвали Левским… Господи! Даже теперь, когда я вспоминаю тот зимний вечер, я дрожу от гордости и нежности. Его голубые глаза горели огнем. На улице завывала вьюга. Ночь была ужасная. Лампадка перед иконой замигала, дрова в очаге прогорели. Он молчал. Медленно закрыл глаза и сдвинул брови. Что-то странное творилось в его душе. Казалось, благословляющая рука господня легла на его чело. В этом мертвом молчании мы все словно совершали службу, отливали колокол для людей. Мне кажется, что после этой ночи он встал на путь божьих пророков… и стал апостолом народной свободы…»