Апостол Павел в свете Посланий - [45]

Нечто детское, инфантильное чувствуется в этих жалобах. Как будто читаешь чувствительные письма сентиментальных романов начала XIX века. В них не ощущаешь непримиримого борца, ещё недавно предававшего своих противников анафеме. Если, это, конечно, не сознательная спекуляция ритора.

Но тем не менее, повороты к «огорчению» продолжаются. Но уже к «всеобщему»: «Если же кто огорчил, то не меня огорчил, но частью, – чтобы не сказать много, – и всех вас. Для такого довольно сего наказания от многих, так что вам лучше уже простить его и утешить, дабы он не был поглощен чрезмерною печалью И потому прошу вас оказать ему любовь» (2:5–7). Данная просьба связана с «сбившемуся с пути истинного». Возможно, с упомянутым в Первом Послании Коринфянам, ибо, как уже отмечалось. Павел с какой-то болезненной обусловленностью избегает конкретности в любых конфликтных ситуациях.

Но любопытно следующее объяснение: «ибо я того и писал, чтобы узнать на опыте, во всем ли послушны» (2:9). Т. е. такого рода эксперименты провокационного типа он считал возможными и не стеснялся об этом говорить. Что это? Инфантильность или неуважение доверившихся ему? Или он чувствовал себя на ином уровне порядочности и ответственности?

Следующее далее прощение так же произносится от имени многих: «А кого вы в чем прощаете, того и я, если в чем простил кого, простил для вас от лица Христова» (2:10). Павел вполне четко определяет субординацию прощения: Я, Павел, от имени Христова кого прощаю, то прощаю для вас. Все делается во имя блага вашего и я к тому уполномоченный Господом исполнитель. И для убедительности противопоставляет свою деятельность Сатане, чтоб «не сделал он ущерба». Он мыслит себя, определённо, не на земном уровне.

Но личные переживания Павла не оканчиваются, ибо «придя в Троаду для благовествования о Христе, хотя мне и была дверь Господом, я не имел покоя духу моему, потому что не нашёл там брата моего Тита; но простившись с ними, я пошел в Македонию». Если это объясняет намерение Павла пойти в Македонию, а не в Коринф, то оно явно неубедительно, Его, попросту нет. Но далее последовательность прерывается в очередной раз и следует панегирик Богу и «нам как благоуханию Христову»: «Но благодарение Богу, который всегда дает нам торжествовать во Христе и благоухание о Себе распространяет нами во всяком месте. Ибо мы Христово благоухание Богу в спасаемых и погибающих: для одних запах смертоносный на смерть и для других запах живительный на жизнь. И кто способен к сему? Ибо мы не повреждаем слова Божие, как многие, но проповедуем искренно, как от Бога, пред Богом, во Христе» (2:14–17). Понятно, что это прославление направлено на посрамление оппонентов «из многих», искажающих слова Божие, но неназванных, и, тем самым, звучащим очередной декларацией, обращённой в пустоту. А противопоставлять пустоте слова истины, пусть даже и «проповедуемые искренно» представляется делом неблагодарным. Разве что, похвалить себя лишний раз во рвении? Но какое отношение это имеет к проблемам, волнующим коринфян, можно спросить ещё раз? Равно как и огорчения, испытываемые Павлом, из-за отсутствия Тита?

Глава 3

Полемика с необозначенными в предыдущей главе оппонентами о праве на апостольство разворачивается Павлом уже в пространном тексте, занимающим значительную часть главы. Вопрос слишком болезнен для самолюбия Павла: «Неужели нам снова знакомится с вами? Неужели нужны для нас, как для некоторых, одобрительные письма к вам или от вас?» – восклицает он с негодованием. «Что важнее письма о кого-то или наши конкретные дела у вас», – задаёт он сомневающимся и отвечает: «Вы – наше письмо, написанное в сердцах наших, узнаваемое и читаемое всеми человеками; вы показываете собою, что вы – письмо Христово, через служение наше написанное не чернилами, но Духом Бога живаго, не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца» (3:1–3). Это уже не отвлечённые заученные рассуждения, но крик сердца самого Павла, носящего в глубине себя слово Божие и живущего Христовой проповедью. Это живой человек «Бога живаго» и несёт он людям слово Господа, запечатлённое Духом не на мёртвых скрижалях каменных, но в сердцах их. Это борец, ведомый Духом Господнем к исполнению славы Бога, – это Павел, явленный в осознании своего служения. Он это утверждает со всей убеждённостью» «Такую уверенность мы имеем в Боге через Христа, не потому, чтобы мы сами способны были помыслить что от себя, как бы от себя, но способность наша от Бога». И завершает известной максимой, ставшей руководящей для многих: «Он дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворит» (3:6).

И приводит сравнение столь кощунственное для уха иудея, как и близкое его сердцу: «Если же служение смертоносным буквам было так славно, что сыны Израилевы не могли смотреть на лицо Моисеево по причине славы лица его преходящей, – не гораздо ли более должно быть славно служение духа?» (3:7–8).

Очевидная филиппика против Закона, начавшись с упоминания «смертоносных букв», она заканчивается «славой преходящей» Моисеевой, умирающей. И неопровержимое тому объяснение: «Ибо служение осуждению славно, то тем паче изобилует славою служение оправданию» (3:9). «По причине преимущественной славы последующего» добавляет он. «Ибо имея такую надежду, мы действуем с великим дерзновением» (3:13), – приписывая Моисееву покрывалу сокрытие уходящей славы Закона. Справедливость этого упрёка можно оставить на совести Павла, но как полемический приём он безусловно выразителен и запоминающ. Но произведёт ли он желаемое впечатление на собеседников? На сторонников иудохристиан безусловно произведёт и очень отрицательное. На бывших язычников – вряд ли. Им подробности Писания не слишком знакомы. Так что этот выпад, скорее всего, так останется неэффективным с точки зрения результативности. Но, впрочем, переживёт века. Заготовка, так сказать, для будущего, в бессмертие.