«Апокалипсис»: тайны раскрываются - [65]

У Константина Дмитриевича Бальмонта в стихотворении «Бог и дьявол» (1903) дьявол «уравнивается» с богом:

Я люблю тебя, дьявол, я люблю тебя, бог,

Одному мои стоны, и другому – мой вздох,

Одному мои крики, а другому – мечты,

Но вы оба велики, вы восторг Красоты.

Литературно-художественная богема любила щекотать нервы себе и публике, общаясь с инфернальным миром[100]. Это уже было не чудачество и детские игры, это было кощунство! Богема играла с огнем, в котором сама и сгорела! И в этом признавались потом некоторые поэты и писатели, бежавшие из России в эмиграцию. Вот, например, строфа из стихотворения поэта-эмигранта Георгия Раевского:

Мы – те, кто падает и стонет,

И те, чье нынче торжество;

Мы – тот корабль, который тонет;

И тот, кто потопил его.

Современный православный публицист Ю. Воробьевский так коротко охарактеризовал этих «творческих» поклонников дьявола и антихриста: «Поэты Серебряного века просто продали Бога за тридцать сребреников»[101]. Кстати, о тридцати сребрениках и Серебряном веке. В статье Марины Цветаевой «Черт», напечатанной в 1935 году в ведущем парижском эмигрантском журнале «Современные записки», при публикации были изъяты следующие строки (впоследствии они были восстановлены исследователями): «Не надо бы – при детях, либо, тогда уж, не надо бы нам, детям серебряного времени, про тридцать сребреников»[102].

Эсхатологические мотивы в русской религиозной философии

В начале XX века пышным цветом расцвела русская религиозная философия. Ее отцом-основателем принято считать поэта, писателя и философа Владимира Соловьева. У Соловьева апокалиптическая тональность его творчества усиливалась к концу жизни. Апогеем эсхатологической мысли Владимира Соловьева стали «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой Повести об Антихристе и с приложениями», написанные в 1899 году, незадолго до смерти. Особо в этом произведении следует выделить Повесть об Антихристе. О ней мы еще будем говорить ниже.

Русская религиозная философия (РРФ) радикально отличается от классической немецкой философии Канта, Гегеля или Фихте, для которой характерны рационализм и «сухость». Первая – своеобразный синтез философии, богословия и художественной литературы. У того же Владимира Соловьева трудно провести грань между жанрами научным и художественным, между богословским и литературным. Представители РРФ пытаются актуализировать традиционные трактовки Церкви, касающиеся эсхатологии, но порой это происходит дорогой ценой утраты догматической чистоты.

В РРФ своими эсхатологическими размышлениями особенно выделяются Николай Бердяеву Семен Франк, Лев Шестов, Сергей Трубецкой, отец Павел Флоренский, Лев Карсавин, протопресвитер Василий Зеньковский, Владимир Лосский, отец Сергий Булгаков и др. Еще раз повторюсь, не вдаваясь в тонкости работ указанных авторов. Все они в той или иной степени испытывают влияние на себе идей Владимира Соловьева. Причем влияние не всегда позитивное. Так, Соловьев сумел зарядить русских философов идеями софианства. И если у Соловьева понятие Софии было преимущественно поэтическим образом, то последователи Владимира Сергеевича развили и углубили его образ до такой степени, что София оказалась еще одной ипостасью Бога. Причем под это была подведена богословская и философская база[103].

Кстати, следует обратить внимание на то, что в эпоху так называемого Серебряного века сохранявшаяся до этого четкая грань между литературным творчеством и профессиональным философствованием размывается. Наверное, пример этому подал Фридрих Ницше, произведения которого явились ярким примером смешения жанров литературы и философии. В России ярким примером такого «синтеза» стало творчество Владимира Соловьева. Почти любой поэт и писатель Серебряного века претендовал на звание философа. А философы стали подражать писателям и поэтам, придавая большое значение форме изложения своих мыслей.

Достоевский – «человек Апокалипсиса»

Достоевский – продолжатель традиции Н.В. Гоголя

Федор Михайлович Достоевский – один из первых в русской литературе, открывших темы Апокалипсиса. Может быть, до Достоевского был лишь один писатель – Н.В. Гоголь, творчество которого было столь же глубоко пропитано апокалиптическими настроениями. Особенно следует отметить пьесу «Ревизор», главная идея которой – неизбежность Страшного суда, от которого никому не удастся уклониться. С учетом этого замысла писателя становится понятной заключительная сцена «Ревизора», которая является символической картиной Страшного суда. Появление жандарма, извещающего о прибытии из Петербурга «по именному повелению» ревизора уже настоящего, производит ошеломляющее действие на героев пьесы. Ремарка Гоголя: «Произнесенные слова поражают как громом всех. Звук изумления единодушно излетает из дамских уст; вся группа, вдруг переменивши положение, остается в окаменении»[104].

Идея Страшного суда подспудно присутствует и в поэме «Мертвые души». Один из черновых фрагментов (вероятно, к третьему тому) прямо рисует картину Страшного суда: ««Зачем же ты не вспомнил обо Мне, что Я на тебя гляжу, что Я твой? Зачем же ты от людей, а не от Меня ожидал награды и вниманья, и поощренья? Какое бы тогда было тебе дело обра<щать вниманием как издержит твои деньги земной помещик, когда у тебя Небесный Помещик? Кто знает, чем бы кончилось, если бы <ты> до конца дошел, не устрашившись? Ты бы удивил величием характ<ера>, ты бы наконец взял верх и заставил изумиться; ты бы оставил имя, как вечный памятник доблести, и роняли бы ручьи слез, потоки слезные о тебе, и как вихорь ты бы развевал в сердцах пламень добра». Потупил голову, устыдившись, управитель, и не знал, куды ему деться. И много вслед за ним чиновников и благородных, прекрасных людей, начавших служить и потом бросивших поприще, печально понурили головы»