Апельсин потерянного солнца - [12]

Ночевать пошли к соседке. Кнар с детьми легла на веранде, на широкой тахте. Предстояла долгая, тревожная, бессонная ночь. Испуганная женщина боялась открыть глаза: ей всё казалось, что с потолка на неё смотрит застывшим мёртвым взглядом огромная окровавленная змеиная голова…

Под самое утро вдруг явился Арутюн. Он выглядел крайне уставшим и раздосадованным. Не замечая вокруг никого, сокрушённо покачал головой и заговорил сам с собой: «Товарищи ушли. Да как же это так?! Я должен был проснуться рано… И всё-таки проспал…»

Арутюн эмоционально возмущался, что было совершенно не характерно для него, всегда спокойного и уравновешенного: «Друзья ушли без меня… Да как же это так?! Проспал, отстал… И что теперь мне делать?.. Товарищи ушли…» При этом он периодически брался за бок с гримасой боли на лице.

Кнар хотела подать признаки своего присутствия, но не в силах была шевельнуться. Арутюн тяжело опустился на единственный в помещении табурет, продолжая не замечать жену. Кнар попыталась позвать мужа, но ей словно не хватало воздуха…

Женщина распахнула глаза, судорожно вскочив с постели. Старый табурет с потрескавшейся коричневой краской был пуст. Однако над ним всё ещё «сидела» некая энергетическая оболочка, повторяющая силуэт Арутюна. Кнар успела заметить, что у загадочной ауры, исчезнувшей через пару мгновений после того, как она вырвалась из полузабытья, был пробит бок, и из него, как из повреждённого сосуда, тонкой струёй вытекало некое прозрачное содержимое.

Кнар перекрестилась, невольно оглянувшись по сторонам: советские порядки категорически не приветствовали любое проявление религиозности. Женская интуиция подсказывала, что видение — к беде. В глубине души Кнар всё-таки надеялась, что Арутюн всего лишь ранен и вырвется из лап смерти…

Глава 16

Тем временем гадина войны потихоньку уползала в свою нору: советские войска гнали фашистов обратно к Берлину. Весной 1945-го с фронта шли победные реляции с описанием количества уничтоженной живой силы и техники противника, пленных и трофейного оружия. Отмечались подвиги отдельных советских солдат и офицеров, которые, «даже заживо горя, оставшись без руки или ноги, продолжали вести героический бой». С особым торжеством в голосе диктор сообщал о царящей во вражеских рядах панике и случаях перехода на советскую сторону солдат и офицеров вермахта. В одной из радиосводок даже говорилось о том, что лишёнными стабильного пайкового снабжения гитлеровцами за март и апрель месяцы было съедено около пятидесяти тысяч строевых лошадей…

Затеплившаяся в душах смертельно уставших советских людей заветная надежда с каждым днём крепла, превращаясь в общую уверенность в победе над врагом, который хотел покорить весь мир, уничтожить в людях свободную волю, честь и достоинство, превратить их в рабов. Ощущение победы, подкрепляемое взволнованно-триумфальным голосом Левитана[12], витало в воздухе и отражалось во всём: в выражении лиц и жестах, интонации голоса людей и темах их разговоров.

Вместе с тем радость от уже обретающей реальные контуры долгожданной победы омрачалась сводками о потерях. Даже в своей агонии война всё ещё была очень опасна. Особенно обидно было за тех, кто погибал накануне победы. За тех, кто шёл к вожделенному триумфу целых пять лет, но не увидел его, находясь в шаговой близости…

В начале мая получила похоронку соседка Кнар Вергине, которая ещё неделю назад, затаив дыхание от радости и гордости, показывала всем отправленное с фронта благодарственное письмо вместе с газетной вырезкой, где командование части и боевые товарищи её единственного сына Васака рассказывали, как он в боях с фашистскими захватчиками проявил исключительные мужество и отвагу, за что был отмечен орденом. «Командование воинской части не сомневается, что, воодушевлённый Вашим материнским наказом и благословением, Васак Григорян и впредь будет так же честно выполнять свой долг перед Родиной… Вы, как мать, вправе гордиться своим сыном!» — послание штаба боевого полка дышало оптимизмом и уверенностью в скорой победе.

Ещё вчера мать была на седьмом небе от счастья, всё повторяя про себя строки письма. А сейчас вся деревня скорбела вместе с пожилой женщиной, вмиг лишившейся того, чем жила последние долгие пять лет…

9 мая, в солнечный полдень, Кнар, как обычно, работала вместе с другими женщинами в колхозном поле, когда откуда-то издалека донёсся истошный крик: «По-о-бе-е-да-а-а-а!!!»

Показавшийся на краю поля золотокудрый мальчик в светлой рубахе казался ангелом. Эрик стремительно приближался, размахивая над головой платком, словно знаменем победы, и с каждым его шагом всё отчётливей становилось это священное слово. Миг был до того необычным, что с минуту женщины, расправив спины, оставались совершенно неподвижными, будто изваяния… Вслед за Эриком бежали и другие деревенские мальчишки, спешащие первыми донести радостную весть из сельсовета своим матерям. «Ур-р-а-а-а!!! По-о-бе-е-да-а-а-а!!!» — неорганизованно, переливчато звонко надвигалась волна мальчишеского ликования. И вдруг, словно выйдя из глубокого гипноза, женщины, побросав грабли, вилы, серпы, побежали навстречу детям. Сдерживаемые годами эмоции разом вырвались наружу. Все бросались друг другу в объятия, радовались и рыдали, сотрясаясь. Каждое сердце было охвачено ликованием.