Родился 1 августа 1968 года в Степанакерте (Нагорный Карабах). Окончил факультет русского языка и литературы Ереванского государственного университета.
В течение 7 лет работал собственным корреспондентом независимой ереванской газеты «Голос Армении» в Нагорном Карабахе. Вел рубрики «Карабахский дневник» и «Война в лицах», под которыми печатались репортажи, очерки и рассказы о войне и послевоенной жизни края. Сейчас является корреспондентом российского агентства ИА REGNUM в Степанакерте.
Печатается с 19 лет. Рассказы и очерки публиковались в литературных и общественно-политических изданиях в Степанакерте. Ереване, Москве («Армянский Вестник», «Новая литература»), Новочеркасске, Ростове-на-Дону, на сайте Института освещения войны и мира (Лондон).
В Интернете их можно найти на сайте «Страна Маштоца» — «Мир армянской литературы», по адресу: karabakh.narod.ru (сайт Подмосковья).
Участвовал в обороне Нагорного Карабаха, в ходе азербайджано-карабахской войны был ранен.
Бои, жестокие и кровопролитные, с каждым днем принимали все более упорный характер: села в Мардакертском районе Нагорного Карабаха порой в течение одних суток несколько раз переходили из рук в руки. Лето 92-го стало крайне тяжелым периодом, когда многое решал случай. Линия фронта была размыта, на передовой все перемешалось — противники, часто будучи не в силах или не имея достаточного времени для четкого определения где свои, а где враг, попадали в окружения и напарывались на засады. Случалось даже — два своих же подразделения по неведению перестреливались час-другой… Но страшнее и, пожалуй, еще страннее и нелепее (впрочем, война сама по себе — это переплетение парадоксов, крайностей и абсурда) было то, что противники не различались по своему обмундированию…
Готовясь к наступательной операции, вторая отдельная карабахская рота отправила группу разведчиков для изучения местности. Мовсес Шахмурадян, самый опытный из разведчиков, пошел впереди своих товарищей…
Он очнулся и тут же ощутил режущую боль под левой ключицей. «Жив», — скорее удивился, чем обрадовался он и попытался поднять голову, но не сумел. В ушах невыносимо звенело, тошнотворно-кровавый рассол во рту вызывал мучительную жажду.
С трудом он повернул затекшую шею: пожухлая трава вокруг была залита кровью…
Тут со всей яркостью представилась ему недавняя стычка. Чужие разведчики появились из густого орешника неожиданно близко. Их было двое — в таких же, защитного цвета «афганках», как он сам и отличить от своих было практически невозможно. Опасаясь ошибки, он крикнул: «Пароль!» Те молча переглянулись и… спустили курки. Раненый, он успел прыгнуть за ближайший бугор и, превозмогая боль, открыть ответный огонь. Бой длился минут пять. За это время он успел расстрелять все патроны. Когда опустел последний из двух запасных магазинов, он пустил в ход гранаты — все до одной: потому что ему казалось, что через минуту все равно умрет от раны. С разрывом последней гранаты наступила мертвая тишина.
Затем все вдруг исчезло…
Он достал из подсумка кусок желтоватой ваты и наложил его на свербящую рану. От кислого запаха крови мутился рассудок. «Если что, живым не сдамся», — подумал он, прижимая к груди еще не совсем остывший автомат. Немеющими пальцами он нащупал во внутреннем кармане куртки то, что хранил как зеницу ока — последний патрон, последнюю надежду. Надежду на спасение, избавление от плена. Сейчас он, конечно, понимал, как трудно будет решиться на это…
Нечто похожее произошло неделю назад при возвращении с вылазки в тыл противника.
Разведчиков засекли. Еле вырвавшись из окружения и чувствуя сзади горячее дыхание противника, они вынуждены были оставить раненого товарища — Меружана, которого долго тащили. Мрачное предчувствие заставило Мовсеса через минуту вернуться к раненому, спрятанному в овражке. Вернуться с тем, чтобы прикончить его: мысль о том, что его близкий друг может оказаться в руках у остервенелого врага, леденила ему сердце — солдаты противника нередко глумились даже над мертвыми, отрезая у трупа нос, уши, конечности…
Но рука дрогнула…
— Я не смогу этого сделать, — протягивая Меружану гранату, сказал он. — Возьми, подорвешься вместе с ними, когда уже другого выхода не будет… Постарайся продержаться, я обязательно приду за тобой вместе с подкреплением…
Тогда обошлось — уже глубокой ночью полумертвого, озябшего бойца удалось вынести с поля боя и спасти. Теперь же, то, что он предлагал с хладнокровием палача другу, ему, возможно, предстояло сделать по отношению к самому себе.
— Ничего, скоро наши наступят, — отправляя патрон в патронник, успокаивал он себя. — Тысячу раз был прав ты, старый капитан, вдалбливая нам в головы, что война больше всего не терпит легкомыслия: и зачем нужно было сунуться вперед, тем более в такой день?!. А еще, бывалый наш ротный, только сейчас дошел до меня смысл твоего сравнения солдата на поле боя с охотником: «Одного зверя необходимо терпеливо караулить, поджидая в засаде, другого нужно решительно и неотступно преследовать, третьего же, наоборот, надо остерегаться, стараясь не попадаться ему на пути, иначе самому беды не миновать…» Раненый прислушался, борясь с несколько унявшимся звоном в ушах. Кругом вроде было тихо и лишь где-то в стороне, далеко за холмами, грохотала канонада. «Неужели я их укокошил, — гадал он. — А, может, выжидают, сволочи… Надо было сразу, как они — стрелять без лишних церемоний».
