Антони Адверс, том 2 - [34]
За пляжами вспыхивали зеркальцами солончаки, потом начинались широкие низины, травянистые, песчаные, за ними деревья, а дальше распускались перистые пальмы и пинии, их фестончатый лес вползал по склонам голубых гор, мягко перекатывался с вершины на вершину в пятнах облачной тени. Над ним плюмажами вставали исполинские королевские пальмы, то рощицами, то поодиночке, перпендикулярные, глядящие на все свысока. Куба и королевская пальма - высокая, раскидистая королевская пальма. Антони мог вообразить, как они прохладно шелестят в порывах пассата. Солнце дочерна сожгло его смуглое лицо, пока он стоял на вантах, сотый и тысячный раз обводя подзорной трубой берег и получая в награду свет, тени и зрелище острова, некогда справедливо сочтенного Раем. Солнце высветлило концы его волос и корни зачесанных со лба прядей, так что он стал похож на золотисто-бронзового юношу с проседью в голове.
"Хотя европейцы, - сообщал путеводитель, хранившийся у Антони в сундуке, - за три столетия завладели кубинской землей, внутренние части острова по-прежнему не исследованы и география их остается неясной". Глядя день за днем на дикие холмы и прибрежные островки, проходящие мимо "Вампаноага", Антони в это верил. Однако солнце пекло невыносимо, и он с неохотой спускался на палубу.
В полдень паруса повисали, наступал одуряюще-жаркий штиль. Взмокшая от пота команда обедала под парусиновым навесом. Миссис Джорхем постанывала, вспоминала холодный ячменный отвар и морозец на клюквенных болотах. Капитан молчал. Он искупал грехи. Через часок с моря налетал прохладный бриз. Они начинали лавировать. Ибо капитану Джорхему отнюдь не улыбалось, чтобы их взяли на абордаж двуногие кайманы из устья или кайо-дель-Коко. Число "кораблекрушений", происходивших у этих берегов даже в тихую погоду, давно тревожило Британское Адмиралтейство.
"Экспулисис пиратус, реститушиа комерция", - говорил капитан Элиша, вынимая из кармана свой талисман и украдкой поплевывая на монетку. Так что к вечеру они отходили миль на десять дальше в море, и берег оставался голубой волнистой грядой. Ночью они тихо дрейфовали обратно. Так длинным зигзагом "Вампаноаг" лениво полз вдоль берегов Кубы. Однажды утром впереди встали две округлые горы, похожие на женские груди.
- Видите, мистер Адверс? - спросил Коллинз, вращая штурвал на румб и обратно, чтоб сполна использовать любое дуновение капризного берегового бриза. - Гаванские сиськи. Морро увидим еще дотемна.
Когда в полдень они заштилели, из моря уже вставала башня со знаменем наверху. Потом ветер задул к берегу, и под вечер они различили сернистый клуб закатной пушки в Эль-Морро. На борт поднялся лоцман в неописуемых лохмотьях с цветущим букетом для капитана и цветистой испанской ложью на языке. Словоизвержение прекращалось лишь на то время, когда рот его был занят длинной черной сигарой. Одну такую сигару он предложил Антони, и взамен получил доллар.
- Из vuelta abajo, сеньор, самого темного табака. Вот мы и обменялись подарками, bueno[5].
Антони, предчувствуя удовольствие - он много слышал о гаванском табаке - зажег сигару. Через несколько минут его прошиб пот, пятки похолодели. Не желая испытывать судьбу, он выбросил сигару за борт. Чуть позже наступило умиротворение, очень приятное, вроде как от хорошего вина, но не совсем.
При самом мягком освещении, какое бывает между заходом солнца и восходом луны, они проскользнули в длинный мешок залива между сумрачными батареями Ла-Пунты и Эль-Морро. Антони никогда не видел столько укреплений. Городские стены тянулись по правому борту, миниатюрный гибралтар Сан-Карлоса, ряды и ряды батарей за грозными парапетами - над урезом воды по левому. Вскоре корабль уже полз вдоль маленьких плоских домишек длинного полуострова. Антони слышал топот конских подков на Пассео-Аламеда-де-Паула и скрип колес.
Как радовали его эти знакомые звуки, стук копыт по твердой земле! Он и не знал, что их-то ему и недоставало! Он только сейчас понял, как тихо в море, где все звуки - лишь перепевы одного голоса. Залив гудел от самых разных голосов, и все взывали к Антони: крики, смех, скрип снующих туда-сюда экипажей, городской гул! Кислый запах пота, гнилостные испарения тропической гавани ударили в нос в ту минуту, как лоцман бросил якорь в заливе Антарес. За этот подвиг он потребовал сто двадцать пять мексиканских долларов.
Раскаты капитанского "Боже милостивый!" и других библейских выражений, обращенных к лоцману, неслись из каюты и мешались со странными окриками проходящих мимо лодок, с ударами крепких кулаков по парусине - это матросы убирали паруса и болтали на реях. Завтра они сойдут на берег. "Muchacha, muchacha..."[6]. Через час лоцман удалился с десятью долларами в кармане и пожеланиями buenas noches[7].
Миссис Джорхем вышла посидеть в кресле-качалке под дивной луной: она бы повязала, но москиты рассудили иначе. Антони залез на мачту, где не так кусали, и любовался неземными холмами.
В нескольких сотнях ярдов от корабля в Регле, маленьком оживленном предместье с тесными доками и низкими белыми домишками, заиграли банджо и гитары. Несколько матросов пустились на палубе в пляс. Миссис Джорхем фыркнула. Они перестали. Она некоторое время отбивалась от москитов, потом ушла. Антони остался один с гитарами, банджо и лунным светом.
