Антология современной уральской прозы - [100]

(Сон-Обломов)

— Значит, Капа тут ни при чём? Боб сам женился? Из-за КГБ... Ну, ребята, спасибо! Сняли грех с моей души... Он ведь никого не заложил... разве что свою душу, это дело личное. Почти подвиг... по тем временам. Нет, Боб — великий человек...

(Грёзка, 1992 г.)

— У Риммы Викторовны был юбилей — 70 лет, кстати. Она показала тот сборник со статьей о Солже — мол, кое-что мы тогда правильно, значит, делали. Ну, я выступала с восторженной речью, от которой все в зале никли и никли. Потом оказалось, что я 18 раз назвала Римму Викторовну Риммой Николаевной. Просто у дочери учительницу зовут Римма Николаевна... правда... я не виновата...

(Н. Г.)

— Вот статья Флюры о сочувствии к малоимущим. Бред нашей жизни продолжается. Есть ей дело до малоимущих, как ты думаешь?

(Дунечка, 1992 г.)

— На презентации Лариску видел. Она меня узнала, подошла, я ей наливаю бокал вина. Раз! — получаю по физиономии! Она, кажется, в феминистки записалась, они во всём видят оскорбление женщины. Но я совершенно... я был рад её встретить...

(Царёв, 1992 г.)

Дети! Философы! Помогите мне!

«ДОРОГАЯ, ТЫ БУДЕШЬ СМЕЯТЬСЯ НО ПОЖАТЬ КОПЫТА МЕДНОМУ ВСАДНИКУ ЕДЕТ НАШ СЫН С ДРУГОМ-ФАНТАСТОМ БРИТЫЕ ТРЕЗВЫЕ ХОЛОСТЫЕ»

Телеграмма должна быть в стиле дружеской попойки, а у меня выходит в стиле «чей там голос из помойки». Спазм мирового общения прямо. Ма, говорит сын, бритый, трезвый, холостой, не обобщай, вон в кабинке междугородной Царёв — общается же он! Но Царёв выходит — лицо его растеклось резиново от обиды. До «Апреля» не может дозвониться! Я и говорю: спазм мирового общения. Ма, так сейчас май, конечно, до апреля уже не дозвониться, комментирует сын — он карнавален в духе своего времени, а мне нужно — в духе шестидесятых...

На телеграфе всюду валяются мёртвые мыши. Надо ли объяснять, что прошумела кампания с вёдрами и криками: «Дезинфекция — мать порядка»?

Вот у Бунина в одном рассказе пчёлы... Надо ли описывать, почему у кота сейчас здесь лицо человека, потерявшего смысл жизни?

Недавно включили телевизор: Четверпална! «Господа, как вы думаете, почему цензура могла запретить «Бориса Годунова» на Таганке?» Ученикам, значит, в школе, выходит, она такие вопросики... А сын наш сразу: в Питере, получается, есть у кого остановиться!

— Представляешь: замочил в «Био» рубашку, и пятно исчезло! — сообщает муж.

— Вот так и наша жизнь, — заныла я.

— Пришла юность и куда-то делась, — издевается он.

— Куда? (В самом деле, журнал «Юность» он ищет, оказывается.)

Ма, твердит сын, пойдем дадим телеграмму в Питер! Пойдем, сын, но карнавального во мне на самом донышке, не похвалит меня она за такую унылость...

И через день уже из Питера телеграмма: «СРОЧНО! ПОЗВОНИ НОМЕР...» Что-то с сыном? В комнатных тапочках я ринулась на почту, муж с девочками следом появились — благо почта рядом. Деньги-то я не взяла? И дочери суют мне свои бумажки: «700 рублей. Точно! Не больше и не меньше». Наконец дали Питер: Четверпална, что случилось?

— А я тебя хотела спросить: что за телеграмма? Трезвые — значит, не угощать их? А холостые — познакомить с девушками из семей?

— Ни боже мой!

— А что?

— Элементарно, Ватсон. Телеграмма в духе эпохи... дань эпохе.

— Эпоха сейчас какая — все практичны, и я подумала: «У неё есть ближние и дальние цели».

Римма Викторовна, милая, родная! Вы нам всегда говорили: не доверяйте отличникам! Вот и Четверпална была почти отличницей...

— ...часами лежу на иголках иппликатора Кузнецова! Да ты меня слышишь?

— Слышу, конечно. Мы тебя по ящику видели.

— Ну, ты заметила?

— Что?

— Как это что? Ты даешь...

Опять спазм мирового общения? Дочери с отцом играют в «живое — неживое», никакого у них спазма. «А Кощей Бессмертный — живой?» «Папа, так нечестно — задавать трудные вопросы!»

— Четверпална, так нечестно — задавать трудные вопросы! У нас питерская программа не очень уж чётко...

— Я ж родинку свела!

Она свела родинку с кончика носа, но в моём-то сознании эта родинка осталась навеки — её уже не выведешь ничем. О чём она?.. Что прислать? Вот что: сигарет!

— Курить становится не по карману — надо бросать!

— Четверпална, но и жить не по карману — тоже бросать? А похороны, знаешь, какие дорогие...

— Если серьезно оголодаете, ты мне пиши... звони...

— Ладно, если голос пропадет, ослабну так, то буду ногтем царапать мембрану — ты поймёшь?

— Хорошо. С кем встречаетесь — с Бобом?

— Скорее не встречаюсь. В последний раз я с ним не встретилась на панихиде по Сахарову.

— Он не пришёл? Узнаю Боба.

— Я не пришла. Холод-то был какой, а у меня пальто проношено...

Если б Римма Викторовна не уверяла нас, что Наташа Ростова не опустилась в конце — она возвысилась до ПОНИМАНИЯ Пьера, декабристов, — разве б я дошла до проношенного пальто? Да я б разбилась, сшила своими руками, как делала это в юности, с помощью Евки, правда, зато у Боба был повод гулять с ней по магазинам в поисках лисьего воротника для моего пальто. Воротник Боб так и не купил, но искал же...

— Ну какая пермская самая яркая новость? Скажи!

— Грёзка вот легла лечиться от алкоголизма...

— Ладно, я тебе напишу! Держись!

Номер московский у меня есть — Игоря? Раз уж я здесь, на телеграфе. Номер можно вспомнить, как говорит муж, телефон для дебилов: сплошные девятки... Алло, можно Игоря? — А он уехал. — Надолго? — Навсегда. — Что-о, на кладбище? — Нет, в Израиль... пи-пи-пи...