Антарктика - [80]

ЧЕРНАЯ РЕЧКА

Традиционного сбора не получилось. Не собрались довоенные ученики пятьдесят шестой ленинградской школы! Странно, но я вдруг почувствовал не досаду, а скорее какое-то облегчение. Хватит встречи с Кешкой и Юркой. Когда встречаешься со школьными друзьями спустя четверть века, все не так просто и радостно. Сегодня я не спрашивал ни о чем ни Кешку, ни Юрку, но, едва взглянув на них, сразу понял, что и они вздохнули свободней.

По-настоящему удручена была срывом только Ирочка Козлова. Она прощалась с нами, и у нее подрагивала от обиды верхняя, все еще пухленькая губа — первопричина ее школьного прозвища Зайчиха. Нас она оставила в покое только под честное слово, что вечером — мы обязательно у нее.

— Мама наготовила человек на двадцать, представляете?

Ах, Ирочка, Ирочка!.. И сорока пяти ей никак не дашь, и мама у нее жива и может приготовить на двадцать человек! Ну, и хорошо!.. Ирка добрая. Это ведь все она затеяла по простоте душевной… Побывала, наверное, в ТЮЗе на розовском спектакле — загорелась: «И мы так соберемся. Будет здорово!» Однако нетрудно было, чуть подумав, приди к невеселому выводу: у нас «традиционного сбора» не получится. Ну, хорошо, Петька Заклонный, конечно, свинья: именно в феврале, хоть и знал заранее, отхватил себе путевку в санаторий. Алка Ковалева, допустим, зазналась. Не сочла нужным рвануть самолетом из своего академгородка. Ну, еще три-четыре фамилии могли мы назвать и укорить в забвении школьной дружбы. А остальные? Поди созови их! Попробуй поднять из-под плит и холмов, раскиданных по всей Европе. Найди хоть приблизительно место на Пискаревском кладбище, где можно постоять над их могилой. Эх, Ирка-Ирище — Зайчиха! Вряд ли мы осилим — уж ты не обессудь — приготовленный твоей мамой стол на двадцать человек! Да и водку, пожалуй, не допьем. Раньше бы нам собраться: пока никто из нас не знал, что валидол стоит одиннадцать копеек — самый дешевый валидол в мире!

— Да ты, Ира, не переживай, справимся! — заверил ее Кешка.

Ирочка сразу повеселела. Покачала перед нами ладошкой в цветастой шерстяной рукавичке и пошла, ловко балансируя на неочищенных ото льда плитах тротуара.

Я с улыбкой смотрел ей вслед, и Юрка, лишь бы что-то сказать, притворно вздохнул:

— Все! Погиб поэт!..

И тогда Кешка неожиданно серьезно продолжил

…невольник чести,

пал, оклеветанный молвой,

с свинцом в груди и жаждой мести,

поникнув гордой головой.

— Помнишь? Все?.. — радостно насторожился Юрка.

Кешка кивнул.

— Понимаешь, я тогда пришел домой, открыл хрестоматию, а учить и не надо.

И опять кивнул Кешка. И тогда они оба посмотрели на меня.

— Да, — сказал я. — Я тоже.

— А не съездить ли нам туда? — Юрка не стал дожидаться ответа и лихо, по-разбойничьи свистнул поравнявшемуся с нами такси с зеленым глазком. Такси и хода не сбавило. Зато, вздрогнув, остановилась пожилая женщина, перевела дыхание и довольно громко сказала:

— Господи! А еще полковник!

Кешка, запрокидывая голову, злорадно захохотал.

Следующее такси стало нашим. Всю дорогу мы молчали. Потому что каждый сейчас вспоминал одно и то же.

…Он появился в классе где-то в конце первой четверти. Вошел в гудящий класс бочком, шаркающей походкой, зажав под мышкой истертый пухлый портфель. Лысый, только кое-где торчали прозрачные пучки похожих на перья седых волос, — он подошел к столу и, петушино вскинув голову, торжественно произнес:

— Здравствуйте, дети! Меня зовут Семен Ефремович. Я буду вести у вас русскую литературу.

Мы ответили откровенным смехом. Во-первых, какие мы дети, если только вчера Кешка подрался с Вовкой Кирутой из-за Вальки Камоляевой. А во-вторых, это ж надо — такая торжественность! «Я буду вести русскую литературу!» Тоже предмет! Тут как бы с алгеброй совладать, потому что без нее ни в авиации, ни в морском деле… Ну, а видок у литератора?! Когда он открыл рот, обнаружились два выступавших вперед больших зуба.

«Здравствуйте, Змей Горыныч!» — сразу прилепил ему кличку Юрка под новый взрыв смеха услыхавших это учеников. Прилепил, да ненадолго приклеилась…

Я не помню, с чего тогда Семен Ефремович начал. Помню только, что минут через пять в классе сама собой установилась совершенно небывалая тишина. Потому что рассказывал он негромким, немного скрипучим голосом удивительные вещи. Ни в каких учебниках этого не было. Вдруг выяснилось, что в доме, где мы не раз бывали с Юркой и Кешкой, жил Гоголь. А Блок встретился с Маяковским у костра в октябрьские дни как раз на том самом месте, где теперь сквер. А девятого января сам Семен Ефремович… Но дело было не только в удивительных историях и встречах, переполнявших жизнь нашего нового учителя. Как-то он так прочел строчки Жуковского, что мы испугались, что сейчас учитель заплачет. Нас охватила тихая и щемящая, как запах осенних листьев, грусть.

И вот мы стали ждать его уроков, искать с ним встреч. И он ходил с нами в Эрмитаж, подолгу стоял у огромных полотен с обнаженными красавицами. И в шалых глазах мальчишек разгорался совершенно чистый огонь не знакомой нам раньше радости.

Но все-таки мы оставались мальчишками. Во всяком случае, на переменах. И когда однажды прозвенел звонок, призывая нас на последний, шестой, урок, мы вошли в класс тяжело дыша, с растерзанными в кутерьме воротами и блуждающими от неостывшего озорства глазами.