Антарктика - [59]

Звенели за их спинами молоточки. Снова завел негромкую песню бородатый чеканщик.

Теперь Елена смотрела на Икара. Покосилась на Андрея. И он на нее. Оба сразу отвели глаза. Снова Елена взглянула на Икара. Нет… Здесь никаких совмещений.

— Нравится? — голос молодого чеканщика прозвучал за спиной Елены неожиданно. Она вздрогнула и отпрянула от плеча Андрея.

— Кафе здесь будет!.. Кафе будет называться…

— «Алые паруса»! — закончила Елена.

— И нет! — обрадовался молодой ошибке. — «Мечта»!

— С ума сойти, как оригинально! — Елена пошла в сумрачную глубину подвала и почти наткнулась на серую от пыли крышку рояля. Ударила пальцем по щербатому клавишу — звука не было. Провела рукой по всей клавиатуре — печально тренькнули три-четыре струны.

Молодой опять оказался рядом. Нравилась ему роль гида в этой странной мастерской. Он уже открыл было рот для очередных пояснений, но в это время жалобно позвал старый мастер:

— Петя!.. Где мои очки?

Сухие ладони мастера беспомощно шарили по верстаку.

Елена захлопнула крышку и повернулась на каблуке.

— Рояль немой! Интересно, как он сюда попал?

Старый чеканщик вздохнул:

— Рояль немой, мастер слепой. Зажились оба!..

И Андрею вдруг показалось, что все с укором смотрят на него: и старый мастер, и чеканщик с бородкой, и одноглазые барельефы Прометея, русалок и богатырей.

Издалека пробился голос Елены:

— Что с тобой?

— Пойдем скорей, — ответил Андрей и быстро пошел к истертым ступеням, не оглядываясь, ничуть не сомневаясь в том, что Елена бросится за ним. Тревога. Та еще ничем не объяснимая тревога, что возникла при взгляде на первую зажегшуюся над пустырем звезду, выросла вдруг до размеров неодолимого страха. И Андрей ничуть не удивился, получив из рук сочувственно молчаливого вахтера, едва они с Еленой перешагнули порог института, бланк телеграммы. Читал наклеенные ленточки слов, и буквы не прыгали: «Привезли Нину. Вторичное отслоение районе желтого. Поторопись. Степан».

Знакомое чувство собранности стремительно вытеснило растерянность и страх, знобившие Андрея на всем пути в институт.

14

— Артур!.. Только не кричи сразу — поработаем сегодня до утра? Завтра мне надо в Одессу. Вот. — Андрей протянул телеграмму.

Деркач прочел, молча вернул телеграммный бланк Андрею.

Не дожидаясь его ответа, Елена повернулась на каблуках, бросила через плечо:

— Я пойду сварю кофе.

Деркач тяжело уставился на Андрея.

— Нина кто? Невеста?

Елена чуть задержалась на выходе.

— Моя больная… Месяц назад оперировал. Думал — все с ней в порядке.

— Значит, неудача… Что ж, при научном поиске, — Деркач возился с контрольной шкалой регулятора, — какой-то процент неудач неизбежен. А вообще в медицинском вашем деле, мне кажется, больше на природу-матушку полагаться нужно. Вот где-то я читал… — Он выпрямился, глядя мимо Андрея сощуренными глазами, покрутил в пальцах тонкую отвертку. — Не то в Вене, не то в Берне один врач надумал лечить инфаркты новым способом. Больные у него, понимаешь, бегают. Даже прыгают. Правда, большой отсев, но зато уж кто выкарабкивается — тот жилец!

— Ты когда-нибудь умирал? — Андрей спросил зло и сразу пожалел об этом. Ведь зарекался сколько раз — не. злить Деркача. Спокойно выслушивать любые сентенции, лишь бы не поссориться, не отвратить его от нужного ему, Андрею, эксперимента.

На этот раз Деркач вроде и не заметил вспышки Андрея. Неопределенно пожав плечами, он вдруг быстро прошел к стоящему у окна письменному столу, за которым никогда не сидел. Рывком выдвинул один ящик, другой… С закаменевшим лицом выхватил пачку больших, плотной бумаги, фотоснимков, протянул Андрею.

— Полюбопытствуй! Это один мой японский коллега не то забыл, не то подарил.

Андрей взглянул на первый снимок и вздрогнул: лицо и грудь полуобнаженного человека, сидящего на больничной койке, покрывали водянистые волдыри. И страх, и гнев за совершенно дикое надругание над человеческим телом охватывали при взгляде на снимок.

Потрясение Андрея заметил Деркач.

— Смотри, смотри! Чтоб не думал без конца, что все беды мира на койках твоих больных!

Стараясь ничем не выдать волнения, Андрей осторожно отложил снимок и опять ужаснулся. Дети, дети, родившиеся уже после Хиросимы, унаследовали от своих чудом уцелевших родителей невиданные доселе увечья, порожденные адским взрывом. И, не давая укрепиться чуть успокоительной мысли о том, что все это безумие в прошлом, пусть не столь отдаленном, но минувшем времени, на третьем, потрясающем изуверской четкостью, снимке (кто-то наводил резкость!) обвисал привязанный к стволу дерева методично исколотый штыками вьетнамец. И с высокой шнуровкой ботинки интервентов удерживали на спаленной земле рослых, упитанных убийц.

Дальше снова шли снимки жертв атомных бомбардировок, а между ними кадры кровавого фоторепортажа с многострадальных вьетнамских берегов. Андрей, понятно, и раньше видел подобные фотодокументы, но собранные не известным ему японским физиком воедино, они потрясли. И, конечно же, японский ученый не случайно «забыл» их в лаборатории советского физика. «Смотри, — как бы говорил он, не нуждаясь в переводчике, — что делали и делают черные и еще могущественные силы планеты с человеком. Ты, твоя страна должны быть сильней их, чтоб оградить мир от нового поругания, а может быть, и от самой гибели. А потому — поторопись!»