Аншлаг [Рассказы о цирке] - [33]

Затем слон поднял батон и проглотил его. А в это время ворота вольера захлопнулись, успев в последнюю минуту выпустить Макса. Увидев его постыдное бегство и словно бы все оценив, Бэби душераздирающе завопил…

Из конторы зоопарка Макс позвонил в цирк, спеша доложить о выполненном поручении.

— Куда ты пропал? — набросился на него директор и, не дожидаясь ответа, скомандовал: — Сейчас же поезжай на базу, иначе цирк останется без арматуры!

БОЛЬШОЙ ЗИГЗАГ

— Александр Семенович, — обращается коверный клоун к инспектору манежа, — можно вам задать загадку?

— Задавай…

— Представьте себе, что перед вами лежат ум и деньги. Что бы вы выбрали?

— Конечно, ум.

— Правильно! — соглашается клоун. — У кого чего не хватает, тот то и берет!..

Сказав это, клоун убегает за кулисы, а инспектор разводит руками — дескать, что с него возьмешь, — а затем деловым тоном объявляет следующий номер программы.

А когда объявит конец представления, войдет в свою обжитую гримерную, где по многочисленным фотографиям и афишам на стенах можно проследить за всеми этапами его большой и нелегкой жизни. В эту комнату инспектор еле вмещается, так и кажется, что одним плечом заденет одну стену, а другим — противоположную. Это и неудивительно, на старой, но каким-то чудом хорошо сохранившейся фотографии он в тупике и в шлеме — римский гладиатор. Молодежь, взглянув на гладиатора и переводя взгляд на инспектора, иной раз несмело спросит:

— Это вы?

— Ну а кто же еще? — вопросом на вопрос ответит инспектор, немного досадуя, что так далеко ушел от того, в тунике…

Выходил он тогда под марш из «Аиды» в золотом шлеме, в золотом плаще и в золотых сандалетах. Шлем и плащ тут же сбрасывал, но гири, снаряды, шары — все поблескивало позолотой. И вместе с шарами словно бы витали в воздухе буквы, складываясь в красивое слово «Мо-ре-но». Это был его псевдоним. А настоящая фамилия — Муха.

Ох как давно это было…

В начале тридцатых вздумали цирк приблизить к производству. Кому-то захотелось, чтобы цирк походил на цех!

Султаны с лошадиных голов сняли, дрессировщик сменил фрак на спецовку, и непонятно было — выступает он или репетирует. С бедных клоунов послетали красные носы и большие ботинки. Они побледнели, налепили маленькие усики и стали выходить подрагивающей походкой Чарли Чаплина.

На манеж хлынул мутный поток номеров, никакого отношения к цирку не имевших.

На опилки клали деревянный настил и по нему молотили металлическими подковами «шахтеры» в робах и с кирками… А только вчера их танец объявлялся «американской чечеткой»…

Униформисты выволакивали облупившееся пианино, и куплетист, начав с революционного романса «Пролетарочка чернобровая», лихо съезжал на куплеты об алиментах.

Попал в переделку и красавец Морено. В большом волжском городе превратили гладиатора в физкультурника. Сняли золотой плащ, срезали римскую шнуровку с сандалет. А командовать перестройкой прибыл из Москвы некто Балясников, бывший борец, бывший арбитр, а затем главный горлохват в цирковом начальстве.

Появился Балясников за кулисами перед самым выходом атлета, заглянул в программу и гаркнул:

— Что это тут у вас за «Морено»?..

— Это Муха, — объяснили ему.

— Так и объявляйте! Нечего разводить иностранщину…

И не успел атлет рта раскрыть, как инспектор на манеже не совсем уверенно произнес:

— Силовой жонглер Муха!

Атлет вышел, и зал закачался от хохота, настолько «не монтировались» героический марш, атлетический вид и фамилия — Муха.

Когда же атлет начал принимать спиной снаряды, один за другим катапультирующие на него, кто-то в зале крикнул:

— Ничего себе Муха!..

Вспыхнул смешок, атлет на мгновение отвлекся, и очередной снаряд припечатал его к полу.

Муха вскочил, бросился за кулисы и столкнулся нос к носу с Балясниковым. Вероятно, атлет задушил бы его, если б униформисты не оттащили.

Перенести такого Муха-Морено не смог.

Он ушел из цирка, всю ночь бродил по городу, а утром спустился к Волге. Там примкнул вскоре к вольной ватаге грузчиков, где не только псевдоним, но даже фамилия не требовалась. Стал Сашкой, и все. Компании работали пестрые, от бывших лапотников до бывших нэпманов. Приходу артиста никто не удивился.

Бывало, растянется атлет на волжском берегу, положит под голову гудящие от усталости руки и, глядя в облака, думает, что лучше такой работы на всем свете не найти. (Вот только фотографии Морено-грузчика не появилось.)

А по реке вниз-вверх сновали красавцы пароходы, белые и розовые. Их еще по старинке именовали «Самолетскими» и «Общества Кавказ и Меркурий». По ленточкам на трубе можно было издали определить, какой идет пароход: если голубая лента — значит, скорый, красная — почтовый, две красные — товаро-пассажирский.

А в цирке между тем закончился сезон и потускневший реквизит Морено пылился на складе. Он уже иногда подумывал, что весь мир забыл про него.

Но оказалось, что не весь…

Однажды во время перекура подошел к нему черноусый, цыганистого вида человек, очень хорошо одетый, и вежливо осведомился:

— Атлет Морено, если не ошибаюсь?..

Итальянская фамилия дико прозвучала в стане грузчиков, и артист недовольно буркнул:

— Был таким.