Аншлаг [Рассказы о цирке]

Я давно работаю в цирке, хотя не танцую на проволоке, не взлетаю с подкидной доски и не играю на пиле.

Я сочиняю клоунады, куплеты, феерии, сценарии аттракционов и пантомим, а однажды написал стихотворный комментарий укротителю тигров.

Когда коллеги дразнят за «репертуар для собачек», я даже не злюсь! Плохо ли, когда в годы войны выбегала на манеж шавка, истошно лаяла в микрофон, а потом клоун ее уносил, поясняя:

— На этом речь Геббельса окончена…

Сценку эту, или, по-цирковому говоря, «репризу», придумал, к сожалению, не я. Вспомнил же как образец циркового юмора.

Да и вообще цирк дает мне неизмеримо больше, чем я ему.

Это мир, где люди стоят на голове, медведи мчатся на мотоциклах, лошади танцуют вальс, а быт настолько эксцентричен, что и выдумывать ничего не надо, смотри да записывай, отложив работу над очередным сборником стихов.

И если в первой части этой книги меня кое-где подстраховывают тт. Домысел и Вымысел, то во второй части они не появляются совсем.

Сосед по купе, поначалу хмурый и озабоченный, мигом просветлел, когда я упомянул о причастности к цирку.

— Вы Юрия X. знаете? — спросил он.

— Конечно. В цирке все знают всех.

— Как он?..

— По-моему, нормально.

— А вы в курсе его ялтинской эпопеи?

— Частично.

Сосед еще более оживился, устроился поудобнее и объявил:

— Значит, вы имеете возможность заполучить эту историю, так сказать, из первых рук!

— Не возражаю.

— Так вот… Если я скажу, что люблю цирк, я этим ничего не скажу. Правда, по телевизору его не смотрю. На экране отсутствует ат-мос-фе-ра цирка. Согласны? А я после хорошего представления впадаю в детство, мне хочется разуться и бежать по лужам, обдавая улицу веселыми брызгами. В театрах — заседания, речи, телефонные звонки, сидишь в зрительном зале, и будто с работы не уходил, а в цирке — с порога ЧП: взовьется в воздух стройная красавица, кинется к ней красноносый чудак с букетом, зацепится одним ботинком за другой и ткнется носом в ковер. А из кармана выскочит лохматая собачонка, подхватит букет, клоун — за ней, она — от него, и пошло-поехало… Сами ведь знаете! Но это у меня, так сказать, увертюра. А дело обстояло вот как: прилетел я в Ялту отдыхать и напал на погоду совсем не курортную. Туман, дождь — и так несколько дней. Но вот прорвалось к нам солнце, и все завертелось по довольно распространенной среди курортников схеме: до девяти люди спят, позавтракав, усаживаются в автобус, чтобы проваляться на пляже до самого обеда. А затем — тихий час, ужин, кинофильм или телевизор и, наконец, отход ко сну. Лично я считаю, что для нормального человека подобная схема — самоубийство, и после каждой еды уходил куда глаза глядят. Я вообще люблю ходьбу, но в городе, в котором живу, это для меня непозволительная роскошь, а в Крыму и простор, и времени свободного предостаточно… Да к тому же это ведь только считалось, что я отдыхаю в Ялте, на самом деле санаторий наш был расположен от города далеко, да к тому же в горах, но побродить по горным тропам — истинное наслаждение!

И как-то я спустился к набережной и наткнулся на яркий плакат, возвещающий о гастролях известного иллюзиониста.

И вот уже восседаю в плохоньком шапито под брезентовой крышей, а передо мной сверкает искрометный калейдоскоп, составленный из замысловатых чудес этого волшебника.

Я с головой окунулся в наивный и все же загадочный мир цирка: волшебник уезжал в машине в одну сторону и тут же выходил с другой; перепиливал очаровательную ассистентку, а противный скрип пилы заглушала реплика коверного клоуна — нельзя ли, дескать, перепилить его жену в сорок лет на две по двадцать; чародей фотографировал зрителей и тут же вручал им уже окантованные портреты; клоун, поднятый в ящике под купол, по счету «раз, два, три» оказывался в задних рядах зрительного зала; из крохотной шкатулки вылетала большая стая голубей; молоденькая дрессировщица, войдя в пустую клетку, превращалась в свирепого льва и т. д. и т. п. Да все это вы, конечно, знаете лучше меня, а мне доставляет удовольствие даже разговор о таких чудесах. Но особенно запомнилось мне вот что: высокая красавица вставала на пьедестал в центре манежа, а сверху опускался на нее «футляр» из обручей, склеенных пушистой бумагой, и едва футляр успевал артистку накрыть, как иллюзионист подносил к бумаге факел. Огромное пламя заполняло цирк… Когда же неистово трещавший футляр сгорал, от него оставались только скелетообразные обручи, а девушки — как не бывало! Затем ассистенты выкатывали большую вазу, вливали в нее, одно за другим, ведер двадцать воды, накрывали вазу скатертью, тут же снимали ее, и из этой вазы появлялись сперва лилипут, потом коверный клоун и, наконец, девушка, которая только что была сожжена.

Карабкаясь в гору, я долго размышлял о нелегкой судьбе цирковых подвижников. О тех, что ежедневно летают под куполом, кладут головы в пасти львов, жонглируют, стоя на лошадях, и для смеха ковыляют в ботинках 57-го размера. И добро бы, их всегда вдохновлял восторженный гул переполненного зала, но ведь это не так! В иных цирках — холод, зрители в шубах, в перчатках, да к тому же мало их. Или такая картина — ветер в клочья разрывает брезентовую крышу, шапито ходуном ходит, на арене — лужи… Тем не менее артисты выступают весело, самозабвенно, даже в этой обстановке напоминая нам, каким красивым, сильным и веселым должен быть в идеале человек.