Аншлаг [Рассказы о цирке] - [25]

Подумав обо всем этом, Дудкин перед самым выходом забыл слова, а оркестр уже заканчивал увертюру…

Выскочив на ослепительную арену, он по совету одного старого артиста до крови прикусил нижнюю губу, и острая боль сразу вытеснила волнение.

Тогда таким тоном, будто он это делал и вчера, и позавчера, и всю жизнь, Дудкин отчеканил:

Дружба начинается с улыбки,

И, душевный чувствуя подъем,

Мы под гром фанфар

                    и пенье скрипки

Открываем дружеский прием…

Раздались аплодисменты, вновь вступил оркестр, торжественно вышли артисты, и представление началось.

С тех пор, хотя прежний чтец и выздоровел, стихи продолжал читать Дудкин.

После стихов он бережно снимал шикарный свой камзол и появлялся в униформе то с метлой, то с Вариными кинжалами.

Уставал он дико, но после представления судорожно склонялся над бумагой и писал, писал, писал…

Варвара то и дело спрашивала:

— Скоро ты?

— Сейчас, сейчас, — отвечал он, не поднимаясь из-за стола.

Дудкин воочию увидел, «как делается цирк». Сидя на моноцикле и балансируя на единственном его колесе, жонглер Сидорчук клал на ногу чашечку и подбрасывал ее вверх. Та переворачивалась в воздухе, опускалась жонглеру на голову. Затем то же он проделывал с ложкой и кусочком сахара, замененным на репетициях легкой чуркой. Так он проделывал один раз… два… десять… двадцать… Дудкин за это время успевал выполнить то, что от него требовалось, а Сидорчук все еще не слезал с моноцикла… сорок… пятьдесят… шестьдесят… Дудкин шел на часок отдохнуть перед представлением и опять натыкался на жонглера… девяносто… девяносто пять… сто… Наконец придя на представление, видел то же самое — триста десять… триста одиннадцать… триста двенадцать… Вроде бы все у него получается почти автоматически, но нет, жонглеру это не нравится, он находит, что его лицо выглядит напряженным, а «там, где виден пот, кончается искусство». Конечно, жонглер сам кидает предметы, но надо, чтобы и чашка, и ложка, и сахар летали сами, надо в реквизит вдохнуть жизнь, чтобы они действовали вроде бы самостоятельно…

И если что-то из написанного Дудкиным ему не нравилось, он пристально всматривался в текст, и из него… проступал Сидорчук… пятьсот двенадцать… пятьсот тринадцать… пятьсот четырнадцать… «где виден пот, кончается искусство», и Дудкин зачеркивал написанное. Он добивался простоты, убирал неуклюжесть строчки, чтобы нигде не проступал сквозь нее этот самый пот. Надо в стихи вдохнуть жизнь, чтобы они зажили вроде бы самостоятельно. Чтобы зритель их унес с собой. Иначе зачем они нужны?

В новом городе, куда они потом приехали, Дудкин стихов не читал, однако Варвару вскоре пригласили в коллектив.

Цирк постепенно переходит от дивертисмента к спектаклю, от труппы случайной к специально составленной. Давно уже появились цирки на льду, цирки на воде, существуют коллективы молодежные и национальные. Работа в таких коллективах дает артисту возможность полнее раскрыть свое дарование.

Дудкину и Варваре это пришлось как нельзя кстати.

«Я в цирке не лишний! — внушал себе Дудкин. — На древних Олимпиадах состязались не только кулачные бойцы да бегуны, но также и поэты!»

И вот в молодежном и, по существу, новаторском коллективе Варвара предложила не объявлять номера официально, а преподносить в стихах, чтобы они звучали как бы эпиграфом к выступлению.

Поначалу мнения разделились. Одни сказали, что подобные попытки были, но к успеху не привели. Другим казалось, что заняться этим некому.

— Почему некому? — спросила Варвара.

— А кого ты можешь предложить? — спросил руководитель коллектива.

— Меня! — без ложной скромности ответил Дудкин.

И вот с манежа зазвучало: «Наши джигиты везде знамениты, вот и сейчас выступают джигиты».

На утренниках Дудкин пояснял ребятам: «Вам вер но говорили, что львы — дари зверей, но в цирке приучили трудиться и царей».

Он представлял воздушных гимнасток, сообщая, что «встречается овацией их номер непростой, в нем смелость спорит с грацией и сила с красотой».

Он уже выступал не в клоунском наряде, а в костюме спортивного покроя, который ему удивительно шел. Былая сутулость совсем исчезла.

— Послушай, — сказал однажды Дудкин Варваре после представления, пока она готовила ужин, и пропел:

Мы — артисты цирковые, и у нас

Вечный двигатель в душе и в багаже,

В Краснодаре мы сейчас, а через час

Будем путь держать к Архангельску уже.

— Это для Балиевых? — спросила Варя.

— Да.

Турнисты Балиевы давно обзавелись музыкальными инструментами, но в начале музицировали для себя, а теперь вынесли на манеж песню, после которой «шли в работу», то есть исполняли основной номер. А после представления заменяли цирковой оркестр и пели в «скворечнике», когда расходилась публика. Впрочем, некоторые, особенно молодежь, «заслушивались», и решено было последнюю песню не петь, а транслировать, предварительно записав на пленку, так, чтобы она сопровождала зрителей до самого выхода из цирка и даже на улице… Но Дудкин предложил, чтобы она и вначале звучала, так сказать, «на съезд гостей».

Ждет нас дом, в котором мы и не живем,—

Полустанком стал он в жизни кочевой,

Купол цирка — вот для нас родимый дом,