Анхен и Мари. Прима-балерина - [10]

– Людочка, прелесть моя, успокойся. Выпей чаю, – сказал он, пододвигая к ней дымящуюся чашку.

Балерина судорожно схватила чашку и сделала несколько глотков сразу.

– Пойми, наконец, что Элечка Черникина молода и талантлива. Да. Уступи ей дорогу.

Прима фыркнула, отодвигая чашку.

– Нет, даже не спорь! Ты должна это признать. Тем более говорят, что твой покровитель на покой ушёл, – добавил он с усмешкой.

Она зыркнула ядовито, побагровела, встала и двинулась к выходу.

– Смирись! И не поубивайте там друг друга, – крикнул ей вдогонку Мариус.

Прима остановилась в дверях и оглянулась на него.

– Чай твой вонючее дерьмо! И все твои балеты дерьмо! И сам ты, Мариус, дерьмо!

Передразнивая картавость балетмейстера, прокричала балерина и вышла, громко хлопнув дверью.

Афиша, висевшая рядом с дверью, закачалась.

Анхен отпустила его руку. Вот так, значит, он успокаивал отверженную любовницу.

– Вы приму вчера чаем не поили разве? – спросила она как бы невзначай.

Господин Потапов недоумённо повернулся к ней. Художница взяла чашку с его стола. Там ещё что-то плескалось. Посуду мыть здесь, видимо, не принято вовсе. Впрочем, им это на руку. Доктор Цинкевич заинтересованно повернул в её сторону голову.

– Поил, вероятно. А что? – ответил господин Потапов.

– А то, мил-человек, что госпожа Пичугина была отравлена, – сказал господин Громыкин.

Сам же дознаватель с удивлением глянул на помощницу. Откуда она узнала про чай?

– Вы что меня подозреваете?! – возмутился балетмейстер, отходя к высокому окну со шторами, похожими на занавес – как будто вышел на заключительный поклон.

– А почему бы нам Вас не подозревать? Почему? – спросил дознаватель, округляя глаза-пуговки. – Она у Вас чай пить изволила. У Вас. И шашни с ней водили Вы.

Господин Громыкин встал, по-хозяйски прошёлся по кабинету и, наконец, распорядился.

– Обыскать здесь всё.

Городовые, топтавшиеся в приёмной, вошли. Они сначала робко – не привыкли служаки золочёные кабинеты осматривать, всё больше воровские вертепы на Лиговском да трущобы перетряхивали, потом смелее начали обыск.

– И что, скажите, что со второй убитой тоже не грешили? Нет? Тоже покровителя боялись? А почему же тогда стали продвигать? – засыпал вопросами хозяина кабинета господин Громыкин.

– Элечка Черникина подавала надежды, – кратко и изворотливо ответил господин главный балетмейстер.

Господин Самолётов подошёл к начальнику и молча преподнёс ему несколько писем – нашёл в одном из ящиков стола. Дознаватель вытащил из кармана пенсне, водрузил его на кончик носа, просмотрел записки бегло и, улыбаясь, уставился на господина Потапова. Балетмейстер стоял у окна и нервно закручивал кончик уса.

– Что Вы на меня так смотрите?! – не выдержал он напряжённого молчания.

– Смотрю на Вас и удивляюсь, – сказал господин Громыкин.

– Чему же?

– Прикидываю, как далеко Вы зайдёте в своей брехне. Мы нашли любовные записки к Вам, – сказал сыщик и бросил бумаги на стол. – И писала их явно не супруга, данная Вам Богом. Здесь не только от Вашей протеже. Тут три разных почерка. И поверьте мне на слово – сличим и установим, кто сие писал. Сличим и установим.

Мариус нисколько не сомневался в этом. Он прошёл к столу и сел в кресло, опустив голову так, как будто рассматривал свои колени.

– Хорошо. Я признаюсь. С примой… тоже… вступал… так сказать…, – никак не мог закончить фразу балетмейстер.

– Блудил, – подсказал ему дознаватель.

– Да, – обречённо согласился Мариус.

Балетмейстер поднял голову.

– С ней я не хотел. Право слово! Но она же чистая бестия. Ненасытная была как медведь после зимней спячки. Проходу не давала. Ей Богу, не вру! – выпалил он.

Мариус помолчал и продолжил спокойнее.

– Хорошо. Я спал с ней, да, но зачем мне её убивать? Скажите, зачем?

– Как это зачем? – удивился его вопросу дознаватель и всё объяснил легко и просто. – Со старой любовницей ты, мил-человек, поругался – она не хотела уходить подобру-поздорову, и тогда ты решил её отравить, чтобы на её место поставить молодую и послушную.

Городовые, продолжавшие обыск, оглянулись на хозяина кабинета с осуждением. Один даже укоризненно покачал головой.

– Но я же ссорился с ней как с балериной, а не из-за амурных дел. Просто хотел, чтобы выполняла распоряжения главного балетмейстера. Вот и подселил к ней Элечку Черникину.

– Доктор Цинкевич забирайте чашку, бокал и вон ту сахарницу в буфете тоже возьмите. Не побрезгуйте моим советом. Возьмите, да, – сказал господин Громыкин. – И проверьте сахар. Мало ли что.

Мариус опередил господина Цинкевича, подлетел к буфету, открыл сахарницу, схватил ложечку и демонстративно начал поглощать сахар.

– Я – не отравитель. Вот! Смотрите, – прокричал балетмейстер, надсадно хрустя сахаром на зубах.

– Вы задержаны, господин Потапов. Ребята, городовые, забирайте его в участок. Задержаны, да, – как маленькому ещё раз повторил дознаватель.

* * *

Фёдор Осипович Громыкин жил с семьёй в добротном двухэтажном доме с небольшой мансардой в респектабельном районе Санкт-Петербурга. Впрочем, особой его заслуги тут не было. Дом этот он, сирота горемычная, получил в приданое за супругу свою, прямо сказать, красотой обделённую. Да что ему красота-то? С лица воду не пить. Тесть, полковник в отставке, пристроил дочь в надёжные руки, да вскорости и упокоился с миром.