Английский флаг - [18]

— Тогда пройдись по магазинам, — предложил муж.

— Зачем? — Ее настойчивый взгляд был устремлен на него; посланцу пришлось отвести глаза, чтобы продолжить.

— Ну, мало ли. Что-нибудь тебе наверняка захочется купить.

— Не захочется, — прозвучал ответ. Они помолчали. На той стороне, возле автобусов, возникла какая-то суета, словно перед отправлением; время явно торопит, а жена не желает облегчить ему задачу.

— Мне нужно побыть одному! — вырвалось наконец у него грубо, почти неприязненно, словно признание в преступлении.

— Ты обманываешь себя, — пожала она плечами. — Нельзя тебе одному, ты сам знаешь.

Да, он знал это, хотя не желал знать; он отчетливо видел ту водную бездну, ту воронку, в которой бессильно и вяло кружились, погружаясь все глубже, обломки его решения — некогда гордого корабля.

— Я твоя жена, — продолжала она. Они опять помолчали; посланец подыскивал слова для ответа, но жена опередила его. — Я хочу ехать с тобой, — произнесла она твердо и просто, с уверенным сознанием своей безграничной власти.

Посланец опустил взгляд на тротуар; он еще пытался бороться, но чувствовал уже, что проиграл. Он понимал, что поступает легкомысленно, что совершает большую ошибку — именно этого он все время боялся; и все-таки он сказал — ничего другого не оставалось:

— Поехали.

Они огляделись, стоя на краю тротуара, потом, взявшись за руки — как ходили всегда, — пересекли мостовую, лавируя между едущим транспортом, и направились прямо к автобусам.

УТРАТА ОРИЕНТИРОВ. ВОРОТА

Когда они оказались на другой стороне, посланец так удивился, что ему пришлось задать себе вопрос: а на что, собственно, он рассчитывал? Что его тут удивляет? Что не один-единственный, совершенно особый автобус отправляется по одному-единственному, совершенно особому маршруту? Но ведь никто ни о чем подобном ему не говорил, да и сам он не мог, при трезвом свете дня, такого предположить; так что если что-то и заставило горько разочароваться, то это что-то — его собственные иллюзии. Они оказались на самом обычном автовокзале, где им пришлось искать нужный маршрут среди пяти или шести одинаковых автобусов, которые курсировали между городом и окрестными селениями. Подобно всем остальным, их маршрут целесообразно продуманный, представлял собой обыкновенный сельский рейс, с определенным числом остановок, на одной из которых — название они нашли на пыльной табличке, в ряду прочих, малозначительных, никому ничего не говорящих названий — им предстоит сойти. Исключительно ловко, покачал головой посланец. Просто диву даешься, до чего примитивный, бесхитростный, но как раз поэтому эффективный и опасный метод. Расчет тут строится на монотонной скуке долгого ожидания, опасность таится в том, что в конце концов ты готов смириться со всем; да и долго ли можно сохранять целеустремленность, сидя на липком сиденье из искусственной кожи, нагретой падающими через закрытые окна солнечными лучами; можно ли долго сопротивляться заволакивающему сознание безразличию в несмолкающем, заставляющем дрожать все вокруг реве заведенного мотора и в равнодушной, усыпляющей болтовне пассажиров в тяжкой духоте салона?

К счастью, шофер — который выполнял и обязанности кондуктора, продавая билеты, — заверил их, что до отправления остается всего-навсего десять минут; быстрый подсчет показал, что едва ли они окажутся на месте раньше полудня, а в половине пятого их уже будет ждать здесь, на площади, Германн, и ведь нужно еще считаться с женой: может ли посланец отказать ей в обеде, в отдыхе где-нибудь под тенистыми кронами, в приятном времяпрепровождении? В общем, на осмотр места остается часа три, не больше, озабоченно покачал головой посланец. Он посмотрел на жену: она молча сидела рядом, лишь на лице у нее написано было, как ей не по себе в этой обстановке и как она старается не быть ему в тягость, — может ли он допустить, чтобы долгое ожидание и раздражение, связанное со всеми этими мелкими досадными обстоятельствами, настроили его против нее? Разумнее было присмотреться к попутчикам: почти все это были крестьяне и крестьянки, редко кто среди них выделялся чуть более городской внешностью — наверное, это были местные ремесленники. Бросалось в глаза множество полнокровных, красных лиц с сеткой лиловых жилок, темные платки на плечах, жирные затылки, непомерно большие конечности и тяжелые, носимые как посторонний груз, животы и груди. Люди громогласно переговаривались, выходили из автобуса, карабкались по крутым ступенькам назад, поднимали в багажные сетки узлы и снимали их, перекликались с сидящими на дальних сиденьях знакомыми, те так же громко кричали что-то в ответ — слепые орудия какого-то хитроумного замысла, они добросовестно играли свои роли, послушно соответствуя связанному с ними расчету. Женщина сельского вида в чепце везла в корзине молодых уток; одна из них нашла возле кромки платка, которым завязана была сверху корзина, доступ к живительному воздуху — и то и дело высовывала в щель желтый крякающий клюв, хватая им пустоту; хозяйка, ни на минуту не прерывая оживленный обмен мнениями с соседями, большим пальцем небрежно вдавливала шумно протестующую утиную голову под платок; сцена повторялась многократно — утки и люди старательно перекрикивали и перекрикивали друг друга, — пока наконец утиная шея не была безжалостно свернута набок, а узел платка над ней не затянут натуго. Жена посланца — она наблюдала за событиями с ошеломленным лицом — несколько раз поворачивалась к мужу, собираясь что-то сказать, но по какой-то причине удерживалась от реплик; однако экзекуция, проведенная с таким вопиющим безразличием, заставила ее выразить свое возмущение вслух; муж ответил, что не видел ничего, что расходилось бы с общепринятой практикой.