Англия в раннее средневековье - [39]
Тем не менее к рубежу X–XI вв. ремесленное производство у англосаксов уже отчетливо выделяется в самостоятельную отрасль хозяйства: сам термин «ремесло» (сrаeft) начинает прилагаться к тем занятиям и промыслам, которые отличаются от всех видов сельскохозяйственного производства. Последние по-прежнему именуются просто «работой» (weorc)[439]. В «Беседе» Элфрика названо по крайней мере четырнадцать представителей различного рода ремесел и промыслов[440], причем каждый из них выступает не столько сам по себе, сколько обобщенным образом данного вида ремесленной деятельности, который, в свою очередь, разделяется на ряд отдельных специальностей. Все это свидетельствует о том, что к концу англосаксонского периода ремесло превращается из подсобного занятия при аграрном производстве в самостоятельную и дифференцированную отрасль экономики, имевшую тенденцию к отделению от сельского хозяйства и концентрации в городских поселениях.
Общий натуральный характер хозяйственно-экономического строя англосаксов отнюдь не означал полного отсутствия у них торгового обмена. Но, как и повсюду в раннесредневековой Европе, внутренний рынок в Англии начал складываться позднее, чем появилась внешняя торговля. Его формирование было весьма сложным и длительным процессом, который известен нам только в самых общих чертах, поскольку прямые свидетельства письменных источников о внутренней торговле V–XI столетий немногочисленны и бедны полезной информацией.
При всем том уже ранние англосаксонские «Правды» как Кента, так и Уэссекса дают известное представление о характере существующих обменных операций, их особенностях и основных направлениях развития. Так, в судебнике королей Кента Хлотаря и Эдрика (вторая половина VII в.) содержится целый ряд статей, посвященных правилам торговли и регламентирующих пребывание в этом королевстве «иноземных», т. е. некентских купцов. Эти приезжие купцы, как явствует из контекста титула 15, могли быть странствующими торговцами либо с континента, либо из других англосаксонских государств. На местных жителей, предоставлявших им временное жилище, накладывалась ответственность за их поведение, и в случае совершения ими правонарушений хозяин обязан был доставить их в суд или сам отвечал за них[441]. Видимо, внутренние экономические связи в это время были не слишком развиты, так как приезжие купцы не имели в Кенте постоянного пристанища и их права не были четко определены. В том же судебнике мы находим подробное описание доказательства законности торговой сделки в случае предъявления иска, из которого следует, что наиболее важной статьей обмена в рассматриваемый период являлся скот (может быть, еще какое-то движимое имущество). Покупка и продажа должны были производиться в строго определенном месте — только в городе, при этом публично и в присутствии королевского должностного лица, следившего за всем ходом процедуры. При предъявлении иска о том, что скот похищен, вступала в действие тщательно разработанная процедура доказательства правильности покупки, в которой детально расписывались юридические действия сторон[442]. Подобная мелочная регламентация, возможно с несколько меньшей детализацией, была характерна и для раннего Уэссекса[443], что указывает, очевидно, на незначительные еще объемы внутреннего обмена в ранних англосаксонских государствах; если бы дело обстояло иначе, торговые сделки невозможно было бы обставить столь сложными юридическими нормами. Обращает на себя внимание также требование сборника Хлотаря и Эдрика совершать куплю-продажу в строго отведенных местах, прежде всего в Лондоне[444], что позволяет предположить, что уже в VII столетии, во всяком случае для жителей Кента, он играл роль важного рыночного центра. Такое предположение подтверждается указанием Беды Почтенного на то, что в первой трети VIII в. Лондон являлся главным городом восточных саксов и «рынком для многих народов, прибывающих сюда по суше и по морю»[445]. Среди этих «прибывающих», надо думать, были не только купцы из Европы, но и жители самой Англии, приезжавшие в Лондон из других англосаксонских королевств. Об этом вполне определенно свидетельствует ряд грамот королей Мерсии и Кента, датируемых 30–40 гг. VIII столетия, которые предоставляют освобождение от пошлин и других королевских податей кораблям (в основном принадлежащим различным монастырям), заходящим в лондонский порт[446]
