Ангелы Опустошения - [129]

По улицам взад и вперед бродят и впрямь восхитительные красотки но все они идут куда-то в другое место – туда где их, однако, ожидает по-настоящему прекрасный молодой француз с пылающими надеждами. Бодлерова тоска возвращалась долго делая ручкой из Америки, но она вернулась, начиная с Двадцатых. Изнуренный Рафаэль и я несемся купить большую бутыль коньяку и затаскиваем рыжего ирландца с двумя девчонками в Булонский лес выпить и потрещать на солнышке. Своими разъезжающимися пьяными глазами, однако, я все-таки вижу нежный парк и женщин и детей, как у Пруста, все они веселы как цветочки у себя в городе. Я замечаю как парижские полицейские тусуются группами восхищаясь женщинами: только возникнет какая беда а у них уже тут целая бригада и конечно же их знаменитые пелерины со встроенными монтировками. На самом деле я чувствую что мне по кайфу врубаться в парижскую жизнь именно так, самому, личные заметки, но я обречен на несколько дней в точности того же что можно найти в Гринич-Виллидж. Ибо Рафаэль позже тащит меня на встречи со сварливыми американскими битниками в квартирах и барах и вся эта «четкость» вылазит снова, только сейчас Пасха и в фантастических кондитерских Парижа шоколадные рыбки в витринах длиной три фута. Но это все одно великое хождение по Сен-Мишелю, Сен-Жермену по кругу снова и снова пока мы с Рафаэлем не заканчиваем в улицах ночи словно в Нью-Йорке озираясь куда бы еще пойти.

–  Мы не могли бы найти где-нибудь Селина чтоб мочеиспускал в Сену или взрывал пару-тройку кроличьих клеток.

–  Пошли сходим к моей девчонке Нанетте! Я тебе ее отдам.

Но когда я ее вижу то понимаю что никогда он мне ее не отдаст, она абсолютная красавица до дрожи и любит Рафаэля до смерти. Мы все весело отчаливаем шишкабобствовать и бопова́ть. Я всю ночь провожу переводя ему ее французский, как она его любит, затем приходится переводить ей его английский, как он это знает но.

–  Raphael di qu’il t’aime mais il veux vraiment faire l’amour avec les étoiles! C’est çа qu’il dit. Il fait l’amour avec toi dans sa manière drôle. («Рафаэль говорит что любит тебя но на самом деле ему хочется заниматься любовью со звездами, он так сказал, он занимается с тобой любовью по своему по-смешному».)

Хорошенькая Нанетта говорит мне на ухо в шумном арабском коктейль-баре:

–  Dit lui que та soeur vas m’dormer d’l’argent demain. («Скажи ему что сестра завтра даст мне денег».)

–  Рафаэль взял бы да просто отдал ее мне! У нее нет денег!

–  Что она только что сказала?

Рафаэль насильно влюбил в себя девчонку не умея даже поговорить с нею. Все это заканчивается тем что человек постукивает меня по плечу и я просыпаюсь с головой уроненной на стойку бара где играют прохладный джаз.

–  Пять тысяч франков, пожалуйста.

Это пять из моих восьми, мои парижские деньги все закончились, оставшиеся три тысячи франков равняются 7.50 долларам (тогдашними)  – в обрез доехать до Лондона взять денег у моего английского издателя и плыть домой. Я разозлился как черт на Рафаэля что тот заставил меня все истратить и вот он опять вопит на меня какой я жадина и я поистине нигде. И не только это а пока я валялся там на его полу он всю ночь занимался любовью с Нанеттой, а та похныкивала. Наутро я выскальзываю наружу под предлогом того, что в кафе меня ждет девушка, и больше не возвращаюсь. Просто брожу по всему Парижу с мешком за спиной выглядя так странно что даже шлюхи Сен-Дени не смотрят на меня. Я покупаю себе билет в Лондон и долго ли коротко ли но еду.

Но я увидел в конце концов парижанку своей мечты в пустом баре где прихлебывал кофе. Работал там только один человек, приятный на вид парень, и тут входит прелестная парижанка такой медленной чарующей походочкой мол-некуда-идти, руки в карманах, говоря, просто

– Ça va? La vie?[183] – Очевидно бывшие любовники.

–  Qui. Comme ci comme çа.[184]

И она бросает ему такую вялую улыбку которая стоит больше чем все ее нагое тело, по-настоящему философскую улыбку, ленивую и амурную и готовую ко всему, даже к дождливым дням или шляпкам на Набережной, ренуаровская женщина которой больше нечего делать кроме как зайти навестить своего старого возлюбленного и поддеть его расспросами о жизни. Такую можно увидеть даже в Ошкоше, однако, или в Лесистых Холмах, но что за походка, что за ленивая грация как будто любовник преследовал ее на велосипеде от самого депо а ей и дела не было. Песни Эдит Пиаф выражают такой тип парижанки, целые дни за ласканием волос, на самом деле скука, кончающаяся внезапными ссорами из-за денег на шубку которые взлетают из окна так громко что даже печальная старая «Сюртэ» в конце концов приходит пожать плечами по поводу трагедии и красоты, зная все время что это ни трагично ни прекрасно а просто скука в Париже и любовь потому что больше нечем заняться, в самом деле – Парижские любовники смахивают пот и разламывают длинные булки в миллионе миль от Гёттердаммерунга за Марной[185] (я полагаю) (никогда так и не встретившись с Марлен Дитрих на Берлинской Улице) —

Я приезжаю в Лондон вечером. Вокзал Виктория, и сразу же иду в бар под названием «Шекспир». Но с таким же успехом я мог бы зайти к «Шраффту» – белые скатерти, тихонько позвякивающие бармены, дубовые панели среди плакатов Крепкого Портера, официанты в смокингах, тьфу. Я вылетаю оттуда как можно скорее и иду слоняться по ночным улицам Лондона с этим мешком по-прежнему у меня за плечами а бобби наблюдают за тем как я прохожу с этой странной неподвижной ухмылочкой которую я так хорошо помню, и она говорит: «Вот он, под самым носом, Джек-потрошитель вернулся на место своих преступлений. Пригляди-ка тут за ним пока я звякну Инспектору».