Ангелы Опустошения - [130]

61

Может их тоже едва ли можно винить потому что пока я гулял сквозь туманы Челси в поисках чипсов с рыбой один бобби шел в полуквартале впереди, лишь смутно я мог различить его спину и высокую каскетку, и содрогающийся стих пришел мне на ум: «Кто задушит бобби в тумане?» (уж и не знаю почему, лишь потому что стоял туман и его спина повернута была ко мне и ботинки мои безмолвные пустынные башмаки на мягкой подошве как у разбойников)  – А на границе, то есть на таможне Английского Канала (Ньюхейвен), они все оделяли меня странными взглядами как будто меня знали и поскольку у меня в кармане было всего пятнадцать шиллингов (2 доллара) они чуть было не запретили мне въезжать в Англию вообще, уступив лишь когда я предъявил им доказательства что я американский писатель. Даже тогда, однако, бобики стояли наблюдая за мной с той слабой злобной полуулыбкой, мудро потирая челюстями, даже кивая, будто хотели сказать «Таких мы уже видали» хотя если б я был с Джоном Бэнксом меня бы давно засадили в кутузку.

Из Челси я повлек свой горестный мешок по всему центру Лондона в туманной ночи, закончив изможденным на Флит-стрит где ей-богу видел старого 55-летнего Жюльена из «Таймс» и он покручивал ус совсем как Жюльен (который шотландского происхождения), спеша на мелькающих ногах газетчика в ближайший паб, «Король Луд», пениться на пива́ из бочек Британии – Под уличным фонарем прямо там где прогуливались Джонсон и Босуэлл, вот идет он, в твидовом костюме, «типа всезна-айка» и прочее, смущенный новостями Эдинбурга, Фолклендов и Лайра.

Мне удалось занять пять фунтов у своего английского агента у него дома и я поспешил через Сохо (Субботней Полночью) ища себе комнату. Пока я стоял перед магазином пластинок разглядывая конверт альбома с большой добродушной физиономией американского хипстера Джерри Маллигана кучка стиляг выплеснувшись с тысячами других из ночных клубов Сохо подканала ко мне, как заджинсованные марокканские хипстеры но все прекрасно одетые однако в жилетках и отглаженных брючках и в сияющих ботинках, со словами:

–  Скажи-к, ты знаешь Джерри Маллигана?

Как они засекли меня в этом рванье и с рюкзаком я никогда не пойму. Сохо это Гринич-Виллидж Лондона полный печальных греческих и итальянских ресторанчиков с клетчатыми скатертями при свечах и джазовых притончиков, ночных клубов, стриптизных точек и тому подобного, с десятками блондинок и брюнеток крейсирующих ради денег: «Пассушай, дорогуша» но ни одна на меня даже не взглянула поскольку я был так ужасно одет. (Я приехал в Европу в лохмотьях рассчитывая ночевать в стогах с хлебом и вином, а тут нигде никаких стогов.) «Стиляги» суть английский эквивалент наших хипстеров и абсолютно ничего общего не имеют с «Рассерженными Молодыми Людьми»[186] которые вовсе никакие не уличные типы покручивающие на углах ключами на цепочках а интеллектуальные джентльмены среднего класса с университетским образованием большинство их изнежено, а когда не изнежено, то политично и никак не артистично. Стиляги же пижоны перекрестков (вроде нашей собственной породы особо влатанных или по меньшей мере «резких» хипстеров в пиджаках без лацканов или в мягких голливудско-лас-вегасских спортивных рубашках). Стиляги пока еще не начали писать или по крайней мере публиковаться а когда начнут заставят Рассерженных Молодых Людей выглядеть академическими позерами. Обычная бородатая богема тоже шляется по Сохо но они были тут задолго до Доусона[187] или де Квинси.

Пикадилли-сёркус, где я нашел себе дешевый номер в отеле, это Таймс-сквер Лондона вот только там есть очаровательные уличные артисты которые танцуют и играют и поют за пенни что им швыряют, кое-кто из них печальные скрипачи заставляющие вспомнить пафос Диккенсова Лондона.

Изумили меня почти так же сильно как и все остальное жирные спокойные полосатые коты Лондона причем некоторые мирно спали прямо в дверях мясных лавок а люди осторожно перешагивали через них, прямо на солнцепеке в опилках но лишь на вытянутый нос от ревущего движения трамваев автобусов и машин. Англия должна быть страной котов, они мирно обитают по всем задним заборам Сент-Джонз-Вуда. Пожилые дамы любовно пичкают их совсем как Ма кормит моих кошек. В Танжере или Мехико кота едва ли увидишь, разве только поздно ночью, потому что беднота часто ловит и ест их. Я чувствовал что Лондон благословен своим добрым отношением к котам. Если Париж – женщина изнасилованная фашистским вторжением, то Лондон мужчина в которого никогда не проникали а он лишь покуривал трубку, попивал свой портер или «половину-на-половину»[188] да благословлял своего кота по мурлыкающей голове.

В Париже холодными ночами жилые дома вдоль Сены выглядят уныло как жилые дома Нью-Йорка на Риверсайд-драйв январскими ночами когда все негостеприимные порывы Гудзона бьют людей мокрыми клочьями из-за углов их вестибюлей, но на берегах Темзы ночью кажется есть какая-то надежда в мерцании реки, Ист-Энда на той стороне, что-то дьявольски по-английски полное надежды. Во время войны я тоже видел внутреннюю часть Англии, те невероятно зеленые местности призрачных лугов, велосипедистов ожидавших у железнодорожных переездов чтоб добраться домой к крытому соломой домику и очагу – я любил ее. Но у меня не было времени и желанья болтаться тут, я хотел ехать