Ангелоиды сумерек - [84]

– В старом, напечатанном задолго до эпидемии номере журнала «Наука и Жизнь» была статья о знаках Пугачёвского Бунта, зашифрованных в малахите. С чёрно-белыми иллюстрациями. Этот камень как никакой другой позволяет всякие корректировки: его режут и клеят, подгоняя узор, по виду монолитная пластина может быть составлена буквально из трухи. И всё-таки по зрелом размышлении я понял, что батальные сцены, портреты пугачёвцев и самого «казацкого царя-батюшки» – лишь иллюзия. Слишком мелки, слишком зависят от угла зрения… Понимаете?

– Во всяком случае, припоминаю дискуссию.

– Много позже я повадился бродить по выставкам-продажам поделочного камня. В перестройку все геологи бросились торговать коллекциями, уворованными у бдящего государства. В советские времена нельзя было оставлять себе ни камушка, помните? Даже малоценного.

– Тоже смутно.

– И вот я накупил себе полные руки этого добра, неизменно сопровождаемого пространными описаниями. И стал разглядывать: иногда сквозь очки – я в человеках был ужасающе близорук, – иногда через микроскоп. Странные получались выводы: самоцветы будто зашифровывали, вмещали в себя весь малый мир, и этот мир изменялся, если на него долго и пристально смотреть. Пейзажные агаты изображали на срезе осеннюю рощу, тропинки и иногда намеченную двумя-тремя чертами женскую фигурку, как бывает у Левитана. Непорочная белизна кахолонгов изредка пересекалась прожилками, как снег – незамерзающим ручьём. Древовидные агаты имели типично годовые кольца на срезе – но внутри них иногда появлялся парус или птица с широкими крыльями, парящая над морской гладью. Яшмы содержали внутри этюд в багровых тонах или гравюру в коричневых, зелено-золотой одуванчиковый луг или горный хребет на фоне голубого неба. Или вот – автор назвал это «Семейный портрет холостяка»: два повёрнутых друг к другу профиля, стариковский и бульдожий. Когда начался мор, я надеялся, что нижнее царство вместит в себя все три прочих: растения, животных и человека, – и отдаст пустым землям, когда настанет время. Ну, вот как ваш информационный одуванчик, Андрей. Составленный из гигантских семян-крылаток.

Почему речь зашла об этой кибернетической модели культур? Я некстати вспомнил, что хотя наш «спутник» обладал почти что свободной волей электрона и не имел чётко выверенной орбиты (общеизвестно), в последние дни привык отклоняться и зависать прямо над «детской» рощей. Буквально на миллисекунду. И уж этого не заметил пока никто, кроме меня самого, – сам я глубоко сомневался и не хотел делиться сомнениями.

– Насколько вы правы в своих выводах, Леон, как по-вашему? – спросил я.

– Сам не знаю. Вроде бы – у моих звериков сохранились похожие мифы. Однако я не умею проникать в каменные письмена.

Я так и понял, что хитроумец предваряет своими россказнями и своей косвенной просьбой мои будущие откровения. Типа хочешь получить помощь или дельный совет – сам подставляйся. Что я появился в окрестностях не просто так, догадался бы и самый тупой из смертных.

И я начал. Про Семя и рощу из криптомерий (условное название, взятое от японцев), про скульптурные девичьи женские формы, что всё рельефней вырисовываются в стволе, и биение тёплой крови… даже более тёплой, чем у меня и Абсаль…

Даже про сердце, что еле угадывается внутри ствола.

– Судя по вашему описанию, это гамадриада. Возможно, и гамадриад, хотя сам по себе термин неудачен: так принято называть не нимфу и не божество рощи, а королевскую кобру. Андрей, это удивительно, однако не более, чем многое в нашем метаморфичном мире. Вы с женой соединили в себе слишком много природ. Куда больше, чем собрано в здешней моей каморке.

Иначе говоря, он побуждал меня к действию несколько более активно, чем требует сумрская вежливость.

Я вздохнул:

– Никогда ещё не пытался прочесть камень. Сканировать мыслью – отчасти. Некие тёмные провалы, беловатые сгущения, похожие на мозг, спирали – космос в миниатюре.

– Вы прощупывали скорлупу. Я не уверен, что есть разница, но – коснитесь сердцевины. Не знаю, как: я не так мощен, не так могуществен.

Лесть. Сугубая. Правда, Львёнок и не пытается её затушевать – по отношению ко мне это заведомо дохлый номер.

Я дотронулся рукой до среза прекрасной белой яшмы с пятнами наподобие леопардовых – серые кольца, внутри которых заключено жёлтое. Шаровидный минерал, рождённый в горле вулкана: чаще того они бывают пурпурными со вкраплением темноты, но этот привлекал своей необычностью. Провёл языком на обыкновенный человеческий манер, чтобы уловить «молекулы запаха» – те самые, что воспринимаются носом.

И увидел картину – невероятно ясную чёткую, будто я стоял посреди неё. Извержение вулкана, будто снятое на старую плёнку без звуковой дорожки.

Вершина чёрной горы была разломлена продольными трещинами, огонь и клубящийся дым образовали нечто вроде лисьего хвоста, который распадался на отдельные пряди, поникал, выделяя ослепительную сердцевину. Кое-где огненные тропы уже пролегали по склонам.

И на самом острие пламени возвышался голубовато-белый силуэт во много человеческих ростов. Ни лица, ни фигуры, ни одежд я не мог разглядеть доподлинно, как ни напрягал зрение, однако знал, что они нестерпимо прекрасны.