Ангел из Галилеи - [45]

— Да, что он ему сказал? — Я тоже хотела знать.

— Проклятый падре Хуан сказал, что не может повторить, так как должен соблюдать тайну исповеди. Но он уверил меня, что его слова не были бессмыслицей.

Позже Офелии почудилось, что по приюту разлилась необычайная тишина.

— В чем дело? — спросила она у одного из психиатров. — Почему так спокойно?

Но психиатр не замечал ничего странного. Тогда Офелия решила обойти весь приют, уверенная, что в воздухе витает нечто новое. И тут она оказалась в патио при отделении для хронических больных.

— Твой ангел стоял в центре дворика, а женщины окружали его, на их лицах был написан такой покой, какого я раньше никогда у них не замечала. Словно на их души сошло умиротворение. Казалось, ангел заполняет собой пространство, и я видела, как он сияет, представь себе, его вены были похожи на нити света. Он двигался между больными с непостижимым спокойствием, как в замедленной съемке, клал руку на голову каждой, не глядя на них, но так ласково, словно бы они и в самом деле что-то значили для него. Они просто подходили к нему молча и держали себя так, как люди, которые хорошо себя чувствуют и ничего не ждут. В общем-то, там ничего, кроме этого, не происходило — лишь особое настроение, еле заметное для людей неподготовленных, так что студенты, находившиеся там, даже продолжали болтать между собой, словно так и надо. А для больных, наоборот, все было яснее ясного, хотя разница чувствовалась лишь в одном оттенке, в минимальном повороте гайки, превратившем этот дворик из ночного кошмара в уютное место, словно омытое теплым светом и окутанное гармоничной тишиной. И стоило посмотреть на ангела, как становилось понятно, что все это умиротворение исходит от него.

Я налила пару двойных виски — один стакан для Офелии, второй для себя, и мы взволнованно провозгласили тост за нашего ангела, потому что теперь он не был только моим, он был нашим. В отличие от предыдущей ночи, отныне мы обе были настроены на одну волну, а потому могли спокойно расположиться для длинного разговора, абсурдного, у которого не имелось ни начала, ни конца. Мы вели беседу вполголоса, чтобы не разбудить мою тетушку из Армеро, но эта ночь позволила нам понять друг друга, несмотря на то что тема была скользкой и не поддающейся разумному осмыслению.

Выпивка сделала свое дело, и любопытно, что Офелия, склонная вначале дать событиям метафизическое толкование, теперь выступила самаритянкой.

— Отныне я знаю, что мы можем помочь ему, — говорила она с энтузиазмом, достойным самой Флоренс Найтингейл[25]. — Нам нужно что-то придумать, найти какой-то способ достучаться до него, установить контакт. А вдруг этот ангел — посланник, который прибыл в Колумбию, чтобы покончить с царящим здесь беспределом, с убийствами? А если мы поможем ему исполнить свое предназначение… А может, он пророк или великий вождь. Я даже проголосовала бы за него на президентских выборах, он нравится мне куда больше, чем любой из наших кандидатов… Хотя, откровенно говоря, я не вижу его в роли твоего мужа…

— Но он занимается любовью как бог.

— Да ты что! Впрочем, тебе лучше знать, раз ты так говоришь. Вот оно! Это может стать ключом — сексуальная терапия!

— Почему бы и нет?! Все что угодно, только не твоя психиатрия. Уже понятно — от нее тут толку мало.

— Согласна, обойдемся без психиатрии, она не работает ни в этом случае, ни в любом другом. Но мы можем попробовать иные способы: спиритизм, гипноз… Лечение голодом, медитация…

— Только Славословие серафимов, поверь мне. Это уже придумали до тебя: нужно только повторять «Свят, свят, свят Господь» — и это работает. Теперь ты убедилась, что он ангел? Ангел, повторяй за мной: АНГЕЛ.

— Хоть он и ангел, но в любом случае живет на этой земле, в этом городе, Сантафе-де-Богота, и должен научиться говорить по-испански. Научиться выживать без посторонней помощи, читать…

— Ты хочешь сказать, что того, кто связно говорит на латыни и греческом, мы будем учить разбирать по слогам «мама мыла раму», потому что пытаемся его вытащить? Прошу тебя, Офелия, нам не стоит себя переоценивать.

— Кроме того, он уж никак не годится тебе в женихи, — сказала она, доставая из рукава последний аргумент, — потому что младше тебя по меньшей мере лет на двенадцать-тринадцать… Ему, должно быть, около восемнадцати, возможно, даже семнадцать.

— А кто сказал, что он не старше меня на четыре или пять тысяч лет? Кто может посчитать возраст ангела?

— Прецедента не было, — вздохнула Офелия.

Стрелки часов перевалили за десять, и мы уже распрощались в дверях, когда она вдруг вернулась. Я подумала, что она забыла пальто или еще что-то, но нет, она вновь уселась в кресло.

— В чем дело? — спросила я.

— Дело в том, что мы обошли молчанием худшее. Слушай, сядь, лучше уж вывалить все за один раз.

Я приготовилась слушать, словно человек, который открывает рот у стоматолога, чтобы тот выдрал ему коренной зуб.

— Я уже говорила тебе, но напомню еще раз. Реабилитация, если мы ее добьемся, а сейчас мне кажется, что мы сможем чего-то добиться, приведет к тому, что твой ангел превратится в человека. Даже слишком, понимаешь? Этот его кристально чистый взгляд станет мутным. Я тебя предупреждаю.