Anenerbe - [77]

— Иди впереди или сзади, — говорила Даша, — снега нахватаешь, еще простудишься.

— Не простужусь, — отвечала Клавдия, боясь выпустить руку.

Вечером она вновь была тут как тут — в том же платке и пальтишке — стояла у двери и смотрела снизу вверх.

— Вы уже ужинали? — спрашивала она, — мы ужинали, ели капустный суп без капусты. Очень вкусно. Вы умеете готовить капустный суп? Если не умеете, я вас научу — это очень просто. Клавдия всякий раз что-нибудь с собой приносила — либо чистый лист бумаги, либо карандаш. Садилась за стол и рисовала, комментируя то, что она рисует — получалось забавно. Они же занимались своими делами и не обращали внимания.

— У вас папа на войне? — интересовался ребенок, — у меня папу не взяли, он плохо видит, вообще ничего не видит. Без очков он не видит даже меня — я проверяла. Спрятала очки — он расстроился. Почему одни хорошо видят, а другие плохо? В капусте много витаминов, если ее все время есть, будешь здоровым и сильным. На вопрос, где ее мать, Клавдия отвечала, что она приедет другим поездом — каким, она, к сожалению, не знает. — Сейчас кругом страшная неразбериха и часто поезда идут в другую сторону, вроде как в объезд. Рисовала Клавдия для своего возраста замечательно.

— Ничего удивительного, — серьезным голосом объясняла она, — у меня вдохновение. Без вдохновения ничего не получится, даже капустный суп. Нужно сосредоточиться и подумать — тогда придет вдохновение. Еще я знаю, где можно взять дрова, только нужны санки.

На следующий день отправлялись за дровами — брели через пустые дворы.

— Их, наверно, кто-то спрятал, — говорила Клавдия, — а потом забыл. Со мной подобное случается — я теряю вещи. Папа говорит — это рассеянность, невозможность сосредоточиться на чем-то одном, вероятно, наследственное. У нас в семье все ужасно рассеянные, только я меньше всех.

Дров они не нашли — пустое, вытоптанное ногами место. Подобрали даже веточки и кору.

— Вспомнили, — сокрушалась Клавдия, — сначала забыли, а потом вспомнили — увезли.

Брели обратно.

— Ты на меня сердишься? — спрашивала Клавдия и тут же отвечала — знаю, сердишься. Я тоже на себя сержусь. Понимаешь, я все ходила и думала. Если кто-то дрова спрятал, значит, когда-нибудь должен и забрать. А он все не забирал и не забирал. Я ждала — все же дрова-то чужие. А вдруг…

Она остановилась и серьезными глазами посмотрела на Дашу.

— А вдруг дрова забрал кто-то другой?

— Какая теперь разница.

— Ладно, бог с ними, с дровами. В следующий раз ждать не буду и сразу тебе скажу, а хочешь, пойдем в лес?

Заманчивое предложение, хотя и опасное. Ни дорог, ни тропинок, да и путь не близкий. Сначала нужно подняться в горку — длинный и нудный тягун, а затем перейти речку. Нужен топор или пила, а где их взять?

— Не хочу в лес — опасно, — объяснила Даша. — Только нам и топором махать, не женское это дело.

— Возьмем моего папу. Он же мужчина!

— Мужчина-то мужчина, да ничего не видит. А зимой в очках, что без очков — хлопот еще больше, чем с малым ребенком.

— Я уже не ребенок, — возражала Клавдия.

И все же дрова они нашли — старый, непонятно как оказавший под снегом телеграфный столб возле обочины.

— Сходи за пилой, а я покараулю, — предложила Клавдия. — Или ты покарауль, а я схожу. Даша смотрела и не знала — смеяться ей или сердиться. Да кому в голову придет мысль тащить из-под снега старый столб?

— Какой столб? Телеграфный! Вы что! С ума сошли! — накинулась на них матушка. — Она ребенок, а ты-то! Взрослая девица! Ты что, в самом деле, не понимаешь? Это же диверсия! Столб распилить! Только этого они и ждут!

Перепугались. И от страшного слова, и оттого, что едва не совершили.

— Да пусть он триста раз сгниет! Этот столб! Не надо нам дров! Вы что, мерзнете? От голода пухнете?

Даша поняла: матушка перепугалась еще больше — как когда-то в далеком и забытом детстве…

* * *

Виталий Борисович ждал — терпеливо вглядываясь в старческое лицо, которое отгородилось от него незримой завесой.

— Простите, задумалась, — тихо произнесла Дарья Никитична, — о чем вы говорили?

— Я спрашивал, не было ли среди писем вашего отца какого-то особого, что произвело на вас сильное впечатление?

— Было. Странное и на него не похожее — просил поставить в храме свечку за грешную душу — а кого именно не указал. Вы знаете, в те времена кругом цензура, и в письмах тоже. Многое не разрешалось, а многое люди сами боялись — писали с опаской, о вещах малозначимых, как бы ни о чем. Важен был сам факт письма — человек жив и здоров, остальное приходилось домысливать, искать между строк.

— Поставить свечку? Он у вас верующий был?

— Война любого заставит верить. Без веры невозможно — каждый день мог стать и последним. Где день? Час и тот не каждому позволили прожить.

Виталий Борисович вдруг полез в карман.

— Я понимаю, это маловероятно… и все же посмотрите, не приходилось ли вам встречать этого человека, может быть мимолетно, случайно?

Старушка взяла снимок и долго его рассматривала. Изучала внимательно, словно перебирала в памяти, сверялась с кем-то и вновь смотрела.

— Вроде бы и не знаю, а вроде и знаю. Фото из прошлого, из нашего времени, поэтому и знакомо, а человек незнакомый. Вы и его ищете?