Anenerbe - [72]

Алексей Митрофанович хихикнул.

— Увы, но республика предполагает не только развитие демократии, свобода не знает границ и в половых отношениях. Думаю, ваш очередной сон как-то связан с теми проблемами, над которыми вы ломали голову последнее время. Успехи-то есть?

— В некоторой степени.

— Вы стали острожными в высказываниях. Нашли дом?

— Боюсь, никогда не найду. Найти его невозможно, слишком много неизвестных — уравнение не решается.

— У меня есть еще одно соображение, так сказать, из личного опыта, — подсказал Горелик.

— Слушаю.

— Результат решаемой задачи часто проявляет себя крайне неожиданным образом,… постараюсь объясниться, а вы постарайтесь следовать в русле моих мыслей. Если уравнение решено, события принимают иной оборот — либо прекращаются, либо вы их забываете. В сущности, это одно и то же, разная трактовка, но результат один. В вашем конкретном случае вы вернетесь к обычной нормальной жизни, и кошмары исчезнут. К Мухиной вы пришли первым. Пришли, когда ее, бедняжку, все покинули. Вы — единственная связь с этим миром, понимаете?

— Понимаю.

— Что и как она желает сообщить вам — ваша задача. Ваши сны — образы, и говорит она с вами образами, не обычными словами, принятыми среди нас — живых, а другими, более полными, что ли. Когда один и тот же образ несет в себе огромное количество информации, отсюда и кажущаяся на первый взгляд неразбериха. Вы не понимаете, что бедняжка хочет сказать, Мухина не знает, как нужно сказать. И в дополнении, может случиться, что явившаяся вам Клавдия Степановна и вовсе не Клавдия Степановна!

— То есть?

— Кто-то намеренно вводит вас в заблуждение или вы сами себя добровольно обманываете.

У Виталия Борисовича голова пошла кругом — математик его явно запутал. Слушая очередное предложение, он мысленно с ним соглашался, впрочем, как и с тем, что следовало за ним. Однако уже на третьем терял связь и впадал в прострацию.

— Поняли? — подвел некоторый итог Горелик, — не переживайте, если не поняли. Многое из того, что я говорю, непонятно и мне самому.

Это было уже слишком,… это было уже через край, а край и в самом деле был преодолен — чай, который все время разговор продолжал крутить ложкой оперативник, вылился и образовал огромное пятно на столе.

— This is a table, — произнес Виталий Борисович, — а как это будет по-немецки?

Мой папа — пулеметчик

Картинки прошлого — внешне не связанные, часто непонятные и туманные являются нам в зрелом возрасте. Память — липкая субстанция произвольно вбирает в себя моменты безграничного счастья, радости и блаженства, либо горя и отчаяния. Избавиться от них невозможно — они живут самостоятельной жизнью, много дольше, чем нам кажется. Предел человечества — ограничен. Ученые уже вывели этот предел, определили свой срок Апокалипсису, в очередной раз взвалив на себя не свойственную им задачу.

Возраст. Чем старше становилась Дарья Никитична, тем чаще обращала она взгляд в прошлое. Именно там, в прошлом осталась маленькая девочка Даша, затем молчаливый и замкнутый подросток, и, наконец, юная девушка — не менее странная и пугливая. При этом они были разные, удивительно непохожие друг на друга существа. Порой менялись местами — в юной девушке появлялся ребенок, а в крохотной девочке — почти взрослая женщина. Даша безумно любила родителей и чувствовала себя уютно только тогда, когда кто-то из них находился рядом, что случалось после переезда в город крайне редко. Батюшка где-то пропадал — говорили, устроился на работу. Вставал он и прежде рано, однако время от времени появлялся дома. Голос его — негромкий и уверенный — заполнял каждый уголок. Даша бежала на этот голос и, как щенок, бросалась на отца. Бросалась на колени, хватала за ноги или за руку, прилипала, чувствуя сильное мужское тепло, и радовалась. Радовалась от того, что у нее есть батюшка, радовалась от мысли, что он ей принадлежит — большой и красивый, с шелковой бородой и безгранично добрый. Она видела, как он плавился от ее прикосновения, как сильные руки неожиданно становились мягкими и теплыми, как нежностью наполнялись его глаза… Странно, но ее батюшка остался там — на хуторе, а внешне похожий на отца мужчина без бороды только иногда напоминал ей некогда близкого и любимого человека. Сейчас она понимала — иначе быть не могло, а тогда, забившись в угол испуганный мышонок отказывался принимать суровую правду. Ее бросили! Предали и забыли! Она долго плакала, сначала с некоторым вдохновением, осуждая людей, которым верила и которых любила. Затем уже молча и как-то скучно, скорее по привычке — плакать Даша начинала сразу, как только уходила матушка. Говорили, и она устроилась на работу. Хотя батюшка и возражал, Дмитрий настоял именно на этом решении. Где оба работали и чем занимались — она не знала.

Плакать и страдать, впрочем, скоро надоело, и Даша принялась изучать сначала квартиру, затем подъезд, двор… Дальше каменный норы идти не решилась — слишком пугающими казались ей звуки, что рождались в этом склепе. Тогда она и познакомилась с эхом, живущим в подъезде, тишиной — хозяйкой дома и еще с кем-то — большим и страшным. Познакомилась она и с Дмитрием, который оказался и вовсе другим, нежели при первой встрече.