Anenerbe - [4]

— Не совсем удачно выразился, со мной подобное случается.

— Вы ее хорошо знали?

— Последние десять лет, я бы сказал, недостаточно хорошо, — ответил мужчина, характер стал вредным, а сама Клавдия Степановна излишне подозрительной и ворчливой. Мы же соседи. Она и я, как вы могли заметить, проживаем,… то есть, прежде проживали… то есть, покойная проживала на одной со мной лестничной клетке. Квартиры у нас напротив. У меня номер шестьдесят пять, а у Клавдии Степановны шестьдесят шесть.

— Я знаю, — продолжая изучать мужчину, ответил Виталий Борисович.

— Первый раз она мне предложила поменяться лет десять назад…

— Это как?

— Квартирами поменяться. Говорит мне, Алеша… Алексей Митрофанович, — представился мужчина, а фамилия Горелик. Через «о». Го-ре-лик, — произнес он по слогам.

— Горелик, — повторил Виталий Борисович и записал в протокол.

— Давайте, говорит, меняться, я с вас ничего не возьму, вы только вещи мои перенесите и все.

Алексей Митрофанович хихикнул.

— Ничего себе все! Да у нее один шкаф весит триста килограмм! Вы не видели у нее шкаф? Монстр! Чудовище! А потом к чему мне меняться? У нее трехкомнатная, и у меня трехкомнатная. У меня балкон, и у нее балкон — смысл в чем? То, что у нее окна на восток? Так на восток, а не на юг! Вот кабы на юг… говорю, вы с кем-то другим переговорите. Да и кто захочет лезть на шестой этаж? Про этаж, я, конечно, говорить не стал. Само собой подразумевается. Если вы желаете совершить обмен, что первым делом спрашивают? Верно! Этаж спрашивают.

— Место работы, — спросил Виталий Борисович.

— На пенсии. Вы о Клавдии Степановне спрашиваете?

— Я вас спрашиваю.

Алексей Митрофанович вновь хихикнул.

— Простите, в фарватер не попал.

— Какой еще фарватер?

— В фарватер вашей мысли… спрашиваете, кто я?

— Да, место вашей работы.

— Этот… как его,… — Алексей Митрофанович пустил морщинку, — забыл, черт побери… математик! Так и запишите — математик.

— Ученый что ли? — уточнил Виталий Борисович.

— А уж это не мне решать. Если решат, что ученый, тогда получается, ученый. А если решат, что математик, тогда — математик. Пишите на всякий случай математик, а уж потом разберутся.

— В институте или еще где?

— А как же! И в институте работал, и на кафедре преподавал, что было, то было.

— А сейчас?

— И сейчас математик. Математик, Виталий Борисович, он всегда математик, а иначе нельзя.

— Институт-то какой, тут у меня графа — следует заполнить.

— Вам новое название или старым обойдемся? Потому как прежде название было одно, а сейчас, вроде как и другое — ветры перемен.

Виталий Борисович задумался лишь на мгновение.

— Оба давайте.

Записали оба и прежнее и настоящее.

— И что, предлагала обмен? — вернулся к исходной позиции товарищ Шумный.

— Именно! Раз пять предлагала, и все пять раз я отказывался. Ну, ни к чему мне обмен! Говорю, дайте объявление в газету или в контору обратитесь. Квартирки-то у нас ничего, пользуются повышенным спросом. Шестой этаж, правда, и без лифта. Вот если бы лифт плохонький, а так, короче, поссорились. То есть я не ссорился, всегда здравствуйте, как самочувствие, услуги предлагал, кефира там или иных продуктов. Я же раз в неделю в магазин хожу, а какая разница купил один пакет молока или два? Тем более что я давно молоко не пью. И кефира не пью, только чай, а когда и чая нет, ничего не пью. Некогда. Порой подумаешь, а когда ты, Алексей, в последний раз ужинал? На календарь посмотришь, а там уже четырнадцатое число! А в тот день, — Алексей Митрофанович стал серьезным, — как раз отправился в магазин, печенья захотелось. Сижу, работаю и вдруг мысль, а как давно ты печенье ел? Я, естественно, данную мысль прогоняю, а она вновь вперед… это как в очереди. Никогда не видели, как некоторые женщины лезут вперед? Видели? Замечательно, потому как вы в полной мере можете себе представить! Представили? Сдался, говорю себе: работы не будет, пока я в себя печенье не затолкаю. Только обязательно с орехами, подсказывает мне мысль. Вы понимаете! Ужас какой-то! Одеваюсь на скорую руку, плащ накинул, сумочку прихватил, думаю: попробую себя обмануть — поработать попробую на ходу. Получилось! Как вышел, как спустился — не помню, помню только мимо кто-то пронесся. Словно ураган! Гляжу — а это Клавдия Степановна пронеслась. В тот момент я, конечно, не понял, что это она — не до того было, не до Клавдии Степановны. А как понял — вижу, лежит, но не Клавдия Степановна, а какая-то совершенно незнакомая и к тому же голая женщина! Я же, Виталий Борисович, мужчина взрослый и в браке когда-то состоял. С самой настоящей женщиной, и любили мы друг друга по-разному, и в театры ходили. Одним словом, все у нас было как у людей. Поэтому и гляжу я на Клавдию Степановну, как мужчина, хотя я и не знал, что это Клавдия Степановна. Она же передо мной никогда голой не представала, а тут совершенно, можно сказать, без ничего. Я ее только по халату и узнал. Что же, думаю, происходит? Чего она тут лежит? И пошел дальше по своим делам, в магазин пошел. И все напрочь забыл, как газету-то купил, и на лавочку присел, так все и забыл.

Виталий Борисович крякнул, что могло означать все что угодно, но означало лишь то, что был он поставлен некоторым образом в своеобразное замешательство.