Anenerbe - [28]

В переходе на баяне играл мужчина, которого Алексей Митрофанович не заметил — прошагал мимо, словно его и вовсе не существовало. В магазине толкался народ, и все что-то покупали. Горелик взял макарон, четвертушку черного хлеба и банку селедки. Однако перед кассой вернулся и взял вторую банку селедки. Внимательно пересчитал деньги и взял пучок зеленого лука. Придирчиво его осмотрел, после чего подошел к контрольным весам и проверил. Не хватало десяти граммов. Вернулся обратно взял другой пучок и вновь проверил. Вместо привычной сумки вытащил из кармана пакет, ловко его встряхнул и переложил покупки внутрь. Вышел на улицу и спросил у прохожего, который сейчас час. Не доходя до дома, Алексей Митрофанович потоптался пару минут у подъезда, огляделся по сторонам и с явной неохотой шагнул внутрь.

Трупа не было, хотя пятно непонятного происхождения осталось. Только выглядело оно несколько иначе, бледней что ли?

— Ну, вот, — сказал Горелик, — все и образумилось. И в магазин сходил, и труп убрали. Сейчас мы будем готовить ужин.

Готовил ужин и Виталий Борисович, и тоже самостоятельно. Общепит он не терпел с молодости, а причиной столь критического отношения к разного рода столовым и кафе был довольно удивительный факт, который также проливал свет на его характер. Виталий Борисович чувствовал себя в подобных заведениях явно не в своей тарелке. Объяснить, почему испытывал неудобство, находясь в вынужденной компании незнакомых людей, толком не мог. Кусок — тот точно не лез в горло и единственное желание во время подобной трапезы — быстрей закончить и выскочить прочь. Другое дело дома, где все привычно, где появлялся аппетит всякий раз, как только он брал в руки нож и приступал к приготовлению нехитрого ужина. Возникало странное чувство — какое именно — загадка. То ли перспектива обыкновенного плотского удовольствия, то ли сам процесс приготовления, а может, и то и другое вместе. В такие моменты Виталий Борисович иногда философствовал — предавался совсем несвойственным ему размышлениям.

До чего немощен и ограничен человек, — мысленно произносил товарищ Шумный, глядя на закипающую в кастрюле воду. — Все его существо, помыслы и высокопарные слова разбиваются, как разбивается о камень волна. Стоит лишь пройти каким-то трем или четырем часам, и человек превращается в обыкновенное животное, где главная мысль — набить свою утробу. А что произойдет, если пройдет десять или двадцать четыре часа? Животное превратится в зверя. Удивительно!

В кипяток плюхалась сосиска, за ней вторая, и Виталий Борисович продолжал рассуждать дальше.

Каким бы совершенным не казался себе человек, конструкция его явно далека от совершенства. Что это? Ошибка создателя или намеренно заложенная составляющая уже иной эволюции? Крайне любопытно. Вопросов рождалось множество, и не все они выглядели наивными. Встречались такие, ответить на которые решился бы не всякий умудренный богослов или исследователь теологии.

Сосиски меняли цвет, раздувались и нехотя всплывали.

Почему никто не возражает, не протестует и не выходит на митинг с требованием запретить продажу сосисок? Ведь наши магазины буквально завалены трупами животных! А в чем тогда разница — съесть кусок мяса, сидя за праздничным столом и беседуя о поразительно возвышенной теме любви, либо разрывая перемазанную и дымящуюся теплой кровью тушу с выпученными и еще живыми глазами?

Сосиски начинали кувыркаться и подпрыгивать, подсказывая, что разделяют позицию Виталия Борисовича. На столе появлялась горчица, свежий с румяной корочкой хлеб, иногда бутылка пива — спиртного товарищ Шумный не любил. Почему? Ответ был на удивление прост — Виталий Борисович не выносил компании, хотя и ужинал в полном одиночестве. Небольшой опыт прошлого подсказывал: стоит пропустить пару рюмочек, как к нему непременно пожалует собеседник, который засыплет его массой вопросов. Этот незваный посетитель был крайне навязчив, невоспитан и не отличался приятными манерами. Ему постоянно всего не хватало — сосисок, картошки и, конечно, спиртного. Спорить с ним и тем более воспитывать бесполезно — пустая трата времени и сил. Поэтому только бутылка пива, и только одна — которого нахал не любил или брезговал.

Удивительно, — произносил Виталий Борисович, чувствуя тепло и полное отсутствие негодяя. — В чем разница? Одна и та же энергия, что в твоем животе, что в баке автомобиля! Никакой оговорки! Память сохранила неподдающиеся пересказу мгновения, когда еще простой водитель Шумный заправлял машину. Поворот ключа, и он чувствовал, как удовлетворенно и, главное, сыто урчит движок машины. Металлическая бестия испытывала удовольствие, когда в ее нутро заливали вонючее пойло. Виталий Борисович был готов присягнуть — звук двигателя менялся! И в этом звуке он слышал ни что иное, как великое удовлетворение! Возможно, он и поделился бы с кем-либо своими наблюдениями, однако опасение, что его неправильно поймут, сдерживало, хотя желание сказать терзало долго и постоянно.

Еще один день, — говорил Виталий Борисович и ложился на кушетку, — как ты его прожил? Вопрос адресовался, как вы понимаете, самому себе, однако лишь с той разницей, что обращался товарищ Шумный к своему мундиру, висящем на кресле. Мундир молчал — такова участь любого мундира. — И я устал, — продолжал беседу младший уполномоченный. — Ты пока отдохни, повиси, сил наберись, я завтра в гражданке пойду, поэтому у тебя вроде как выходной…