Андалусская поэзия - [55]

Нам в преданьях описали райский сей привал.

* * *

Перевод А. Эппеля

О, где ты, покинутый старый мой дом?! О, где?!

Светильни твои мне светят в пути везде.

К тебе из пустыни я жалобу шлю свою,

Тебя вспоминаю и слезы ручьями лью.

И утром и вечером нету покоя мне,

Скитаюсь и денно и нощно в чужой стране.

Верблюдицы наши, хоть пища горька, скудна,

Почти не знавали в дороге покоя, сна.

Их страсть моя гонит навстречу тебе, тебе,

Да только не будет удачи в такой гоньбе!

О, сколько в пути пересек я песков, пустынь!

Ни разу коню не сказал: «Постой! Поостынь!»

Но даже усталый не сетуй верный конь,

А я изнемог от напрасных надежд, погонь.

* * *

Перевод А. Эппеля

Среди холмов и долин,

На плоскогорьях равнин

Бегут антилопьи стада,

Ища, где плещет вода.

Едва показалась луна,

Я пожалел, что она

Сверкнула на небесах,

И я почувствовал страх

За свет неземной, за нее,

За нежную прелесть ее, —

Зачем сиять для меня?

Мне хуже день ото дня!

Жилы мои, надрывайтесь!

Глаза мои, не открывайтесь!

Слезы мои, проливайтесь!

Сердце мое, страдай!

Ты, что зовешь, погоди —

Огнь у меня в груди,

Разлука ждет впереди…

Господи, мужества дай!

Пришла разлука разлук —

И слезы исчезли вдруг.

Устрою в долине привал,

Где был сражен наповал.

Там серны пасутся. Там

Она — кому сердце отдам.

Скажи ей: «Один человек

Пришел проститься навек;

Забросило горе его

В края, где нет никого!

Луна, осиявшая высь,

Оставь несчастному жизнь!

Взгляни из-под покрывал,

Чтоб взгляд он в дорогу взял.

Увы, не под силу — ту

Постичь ему красоту!

Иль дай ему сладких даров,

И станет он жив и здоров,

Поскольку среди степей

Сейчас он трупа мертвей…»

Умру я от горя и зла,

Плачевны мои дела!

Был ветер восточный неправ,

Весть о тебе переврав!

С тобой он был тоже лжив,

Наворожив, что я жив…

* * *

Перевод А. Эппеля

Отдам я отца за локоны, подобные тени ветвей,

Они над щеками чернеют, черненых подвесок черней.

Распущенные и убранные, они — как древняя вязь,

И словно змеи, упруги они, в тяжелых косах виясь.

Они пленяют небрежностью, нежностью полнят сердца;

За дивные эти локоны отдам я родного отца.

Они, словно тучки небесные, ее оттеняют взгляд,

Они, словно скаред сокровище, ее красоту хранят,

Они, что улыбка нежная, словно чарующий смех, —

Как было бы замечательно перецеловать их всех!

Нежна она обнаженная — восточная эта княжна,

И, солнцем не обожженная, кожа ее влажна.

Речей ее сладкозвучие дурманит меня волшебством,

Словечки ее певучие туманят меня колдовством,

И нет ничего нечестивого в ее неземной красе,

И даже благочестивые придут к ее медресе.

Неизлечимо хворого влагою уст исцелит,

Зубов жемчугами порадует, улыбкою подарит.

Стрелы очей вонзаются в пылу любовных ловитв,

Без промаха поражаются участники жарких битв.

А покрывало откинет она — и лик ее как луна:

Ни полного, ни частичного затменья не знает она.

На тех, кто ей не понравится, облако слез нашлет,

Бурю вздохов накличет она — бровью не поведет.

И вот, друзья мои верные, я в путах жаркой тщеты —

Теперь на меня нацелены чары ее красоты.

Она — само совершенство, любовь — совершенство мое.

Молчальника и отшельника сразит молчанье ее.

Куда бы она не глянула, взор — отточенный меч.

Улыбка ее, что молния, — успей себя поберечь!

Постойте, друзья мои верные, не направляйте ног

Туда, где ее убежище, туда, где ее чертог.

Я лучше спрошу у сведущих, куда ушел караван;

Не помешают опасности тому, кто любовью пьян.

Я не боялся погибели в близком и дальнем краю,

В степях и пустынях усталую верблюдицу гнал свою.

Она отощала, бедная, от сумасшедшей гоньбы,

И силы свои порастратила, и дряблыми стали горбы.

И вот наконец к становищу добрался я по следам,

Верблюды высоконогие неспешно ходили там.

Была там луна незакатная, внушавшая страх красотой.

Была там она — ненаглядная — в долине заветной той…

Я подойти не отважился, как странник, кружил вкруг нее.

Она, что луна поднебесная, вершила круженье свое,

Плащом своим заметаючи следы верблюжьих копыт,

Тревожась, что обнаружит их настойчивый следопыт.

* * *

Перевод А. Эппеля

Кричат куропатки в песчаной долине,

Гнездо красоты в той долине отныне.

Отныне пасутся на плоской равнине

Газели и страусы в сердце пустыни.

Друзья, постоимте у этих развалин —

Ушедший уклад позабыт и развален,

И юноша пылкий оставлен любимой,

Оплачемте юношу — прежде любимый,

Он стал одиноким, угрюмым, недужным,

Ненужным себе и Аллаху ненужным.

Она снарядила верблюдов средь ночи,

А он проглядел, или не было мочи

На это глядеть, или, может быть, разум

Оставил его и ушел с нею разом.

О мысли мои! Вы, отчаясь в разлуке,

Помчались за ней… но пусты мои руки!

Любой из ветров предо мною в ответе —

Восточный, и южный, и северный ветер;

Скажите мне, ветры, отдельно иль вместе,

Про горе мое вы не слышали вести?

И ветер восточный мне тотчас поведал

О том, что в лугах у травинок разведал:

«Коль страсть захватила и сердце и разум,

Себя излечи о любимой рассказом!»

А после добавил: «Эй, северный ветер,

А нет ли получше отвады на свете?

Иль, может быть, южному ветру известно,

Что сердцу нежданному делать уместно?»

И северный ветер ответил: «Решенье

Поддержит и южный мой брат. Утешенье

Есть в том, что мученья любви — добродетель.

Мученье любви — наслажденья свидетель.

Зачем же, впивая столь дивную сладость,