Андалусская поэзия - [17]

Болезнь сокрушает меня, тяжелая мучает рана;

В отчаянье был бы я рад отведать любого дурмана.

Глотнуть я хотел бы вина, где столько смертельного яда,

Что маленький стоит глоток отравленного океана.

Бесстыдные ночи мои моею душою прельстились,

Как будто сокровищ моих преступная жаждет охрана.

Как будто врагиня судьба из рода лихих абшамитов,

А сам я сторонник Али, противник халифа Османа.[12]

* * *

Тебе не нужны сравненья, как солнечному сиянью,

Казались бы украшенья постыдной тщетною данью.

Дивлюсь я душе печальной: неужто не умирает

Она в затяжной разлуке, подверженная страданью?

Дивлюсь я бренному телу; никак его не разрушит

Она в затяжной разлуке, подверженная страданью?

Дивлюсь я бренному телу; никак его не разрушит

Судьба своею тяжелой неотвратимою дланью.

* * *

Ликуешь после разлуки, когда любимый вернулся;

Так радовался бы мертвый, когда бы вдруг он очнулся.

Спасает радость порою того, кто гибнет в разлуке,

Как будто лежал недвижимый, и ожил, и встрепенулся.

При этом следует помнить: нередко смертельна радость;

Был некто сражен восторгом, упал и не шелохнулся,

Как тот, кто томился долго жестокою, жгучей жаждой

И пить принялся так жадно, что сразу же захлебнулся.

* * *

Не успела ты приветом скрасить мне существованье,

Кратковременную встречу вновь сменило расставанье.

Близость вновь сменилась далью, страсть былую возбуждая,

Словно в этой краткой жизни тосковать — мое призванье.

Так бывает обнадежен путник молнией ночною,

Полагая, что во мраке видит он обетованье,

Но мгновенный этот проблеск в темноте густой и тяжкой

Разве только подтверждает, что напрасно упованье.

* * *

Сей лик прекрасный достоин заоблачного чертога;

Цветы перед ним склонились, как перед посланцем Бога.

Он свеж, когда солнце летом в созвездии Льва сверкает;

Пылает он, когда солнце в созвездии Козерога.

Пускай расстается с телом душа моя в день разлуки,

Он мне возвещает радость, которой чужда тревога.

Любимую обнимая, забыл я былое горе;

Зачем не дала мне прежде любовь такого залога?

Хоть слезы горькие льются, завидует единенье

Подобному дню разлуки, когда печаль у порога.

* * *

Упреки напрасны теперь, отброшена злость, как личина;

Разлука — великая рать; ее посылает судьбина,

Разлукою посрамлена, бежит неуместная ссора;

Изгладилась в наших сердцах ее роковая причина.

Так бегством спасается волк, свирепого льва избегая,

Хотя пропадает подчас добытая волком дичина.

Сегодня разлуке я рад, она прогоняет раздоры,

Однако не помнить нельзя, какая грозит мне кручина.

Казалось, недуг отступил, и страждущему полегчало,

Однако спасения нет: потом наступает кончина.

* * *

Мне сказали: «Уезжай! Вот желанное решенье!

Может быть, в чужих краях обретешь ты утешенье».

Я в ответ: «Меня никто не утешит, кроме смерти;

Дважды в жизни яд меня не введет во искушенье.

Отдаление в любви хуже самой страшной казни;

Если милой нет вблизи, остается сокрушенье.

Сердце — лакомая снедь, страсть — назойливая гостья;

Ей не стану докучать, повторяя приглашенье».

* * *

Мне восторг непревзойденный утро, вспыхнув, даровало;

И, меня с тобою сблизив, счастье восторжествовало.

Редкий плод бесплодной почвы, первенец жены бездетной,

День, врачующий недуги, — благодатное начало!

Эти молнии сближенья не обманывают сердца,

И не блекнет сад зеленый, где блаженство созревало.

Перси-персики набухли; говорят они прекрасной:

«Поспешай же!» — но перечит сумрачное покрывало.

Так одно красотку тянет, а другое не пускает;

Со стыда лицо пылает, как заря весною, ало.

Мой недуг от глаз прекрасных, только в них же исцеленье,

Жизнь моя с моею смертью, а любимой горя мало.

От змеиного укуса лишь змеиным лечат мясом,

Или было бы смертельно ускользающее жало.

* * *

Нет, мыслей моих вам не сжечь, вы можете сжечь лишь бумагу,

А мысли таятся во мне, без них я в дороге ни шагу;

Куда ни поскачет мой конь, со мной не расстанутся мысли;

Я с ними хожу по земле, и с ними в могилу я лягу.

Не нужно рассказывать мне о том, как бумагу сжигали;

Храните науку мою, ведущую к вечному благу;

Вернитесь к началу начал, которое скрыто Аллахом;

В неведомом смысл находя, мудрец проявляет отвагу.

* * *

Науку с верхов начинать пристало только невежде,

Который, весь век суетясь в бесплодной, тщетной надежде.

Не зная надежных корней, привержен мнимым вершинам,

Себя мудрецом возомнил, а сам глупее, чем прежде.

* * *

Предвижу в глубине души, как возвестят мою кончину.

«Ибн Хазм почил», — произнесут собратья, выразив кручину;

Заплачут верные друзья, враги злорадно засмеются;

Кто будет искренне грустить, кто будет лишь носить личину.

Я знаю, слезы потекут, и каждая горючим током

На человеческом лице оставит лишнюю морщину.

Аллах, помилуй ты меня, когда придется лечь в могилу,

Где предстоит найти приют вельможе и простолюдину.

Тогда пущусь я в дальний путь, оставлю радости земные;

Изведаю всем существом неотвратимую судьбину.

Когда бы только запастись мне в жизни добрыми делами,

И горе мне, когда без них я этот грешный мир покину.

Ибн Зайдун

Ибн Зайдун (1003–1071) — крупнейший поэт Андалусии, получивший известность и на востоке мусульманского мира.

Ибн Зайдун происходил из знатного кордовского рода. Его отец и дед, как и сам Ибн Зайдун, были вазирами кордовских халифов, затем аль-Мансура и других мелких правителей, поделивших между собой земли кордовского халифата. Ибн Зайдун был секретарем, затем вазиром правителя Кордовы из рода Бану Джахвар, по наговору завистников был им заточен, бежал и тайно вернулся в Кордову. Затем, спасаясь от гнева Ибн Джахвара, бежал в Севилью и стал приближенным эмира аль-Мутадида и учителем его сына — аль-Мутамида, будущего эмира Севильи и известного поэта. Ибн Зайдун выполнял дипломатические поручения, не раз ездил послом к другим мусульманским правителям Андалусии, участвовал в военных походах.