Анатомия скандала - [88]

— Добиться обвинительного приговора для лучшего друга премьер-министра изначально было гиблым делом, но вы хотя бы заставили их призадуматься, — утешал меня мой помощник Тим Шарплз. Помню, как я заталкивала парик и документы в свой чемодан на колесиках, кроя на чем свет стоит заедавшую молнию, к вящему смятению Шарплза, и изо всех сил старалась не заплакать, когда мимо к выходу проплыла Анджела. Обуреваемый чувствами, Тим смотрел, не зная, что сказать.

— Это всего лишь один процесс, — наконец нашелся он, хотя мы оба прекрасно понимали: все не так просто.

Я рассчитывала, что дело Уайтхауса докажет: меня не зря так быстро сделали королевским адвокатом, и уже никто не поднимет бровь при виде столь стремительного взлета.

— Будет еще столько дел…

Дела не замедлили появиться, и я сделала то, что следовало, — встряхнулась и вновь взялась за работу, поддерживая государственное обвинение по самым отвратительным сексуальным преступлениям. Я работаю как одержимая, потому что если занять каждую клеточку мозга, то я перестану грызть себя за качество перекрестного допроса и параллели между пережитым мною и Оливией. Но теория, как мы знаем, суха — на практике расчеты редко оправдываются.

Я покосилась на целующуюся пару — не заметили ли они мои мокрые глаза. Мне до боли жаль себя. Ну где ж им обращать внимание на других: их лица прижаты друг к другу, молодые тела сплетены в объятии. К тому же я неприметна, даже в зале суда. «Полли? Молли?» Внутри плеснулась ненависть. Интересно, раскопает ли этот журналист, Джим Стивенс, что-нибудь из оксфордского прошлого Джеймса Уайтхауса? Может, я была такая не одна? Ходили же упорные слухи о вечеринках, на которых в напитки подсыпали наркотики. У «либертенов» своя омерта? Но у кого-то могла сохраниться компрометирующая фотография… Зажмурившись, я молюсь, чтобы Уайтхауса настигло возмездие, чтобы он испытал нестерпимое унижение, чтобы ему не сошло с рук то, что он сделал со мной, Оливией и бог весть с кем еще.

Солнце село — раскаленный шар скрылся из виду, оставив небо грустным и уже не ослепительным. Малиновый выцвел до розовато-серого. Жизнь идет своим чередом, твержу я себе, хотя с моей зацикленностью трудно в это поверить.

Однако своей рациональной частью я понимаю, что это правда. Уже появились другие новости и даже очередной политический скандал: Малколма Твейтса, консерватора и председателя парламентской комиссии при министерстве внутренних дел, застали в момент, когда он расплачивался за секс с юношами, занимающимися проституцией. По сравнению с сальными подробностями («тройки» в постели, попперсы[10], откровенные эсэмэс) секс Джеймса Уайтхауса в лифте — ибо жюри постановило, что это был всего-навсего секс, — сразу поблек. И момент удачный: надо же, какое совпадение, что новый секс-скандал разразился через неделю после оправдания лучшего приятеля нашего премьер-министра! Политика — дело грязное, и мне почти жаль мистера Твейтса. Держу пари, меньше чем через год Джеймсу Уайтхаусу предложат пост заместителя министра и снова примут в ряды правительственных чиновников.

Нельзя озлобляться, от этого во рту появляется горечь. Лучше, пожалуй, впадать в отчаяние. Я знаю, что мой гнев нужно надежно запирать — твердый, четкой направленности и редкого качества, вроде вычурного коктейльного кольца, которое хранят на дне ящика и редко надевают. Я пока не могу им заниматься. А сейчас мне пора. В шесть утра я бегаю по высокой набережной Челси и Бэттерси-парку. С утра день кажется полным разнообразных возможностей, а через семь километров я ощущаю короткий приятный прилив серотонина. Вечером у меня получается не так хорошо: я глушу боль ваннами и джином.

Я медленно шагаю к Стрэнду. Джин и ванна, а с утра — пробежка. Банковский выходной тянется бесконечно: пустыня одиночества с единственным оазисом — Эли. Слава богу, она снова ждет меня на обед в воскресенье.

Мне не хватает крепости ее объятий, которыми она приветствует меня в своем узеньком коридоре, не хватает ее тепла и молчаливого сочувствия, не хватает сознания, что Эли тоже в бешенстве. В студенческие годы ее гнев выражался потоками брани, но, став матерью и учительницей, она почти избавилась от этой привычки. После вынесения вердикта Эли приехала ко мне и осталась ночевать. Она обнимала меня, когда я тряслась от горя, слушала, как я проклинала Уайтхауса, и не позволила мне напиться до бесчувствия. Мы говорили, как будто и не было этих двадцати четырех лет, и когда я выдохлась — горло охрипло, тело будто избитое, — Эли прилегла рядышком и обнимала меня, пока я не заснула.

Теперь я вижусь с ней каждую неделю и, должно быть, порядком надоела ее семье, гадающей, почему Кейт, которую раньше было не дозваться, сидит теперь на кухне с красными глазами, словно у их мамы появился еще один ребенок.

Но сейчас Эли мне необходима. Только с ней я могу быть собой. Только она еще помнит Холли.

Глава 31

Софи

22 июля 2017 года

Когда пришло приглашение на встречу бывших выпускников, Софи вначале решила не ехать: июльскую субботу придется провести без детей, потратив лучшую часть выходных на мероприятие, касающееся только ее.