Анатомия скандала - [80]

Если поверят Оливии, я не просто буду ликовать — хотя, разумеется, буду, — но и восстановлю свое попранное достоинство. Джеймс Уайтхаус в глазах общества останется законченным нарциссистом, красивым, но абсолютно безжалостным, каким знаю его я. Если присяжные поверят Уайтхаусу, Оливия получит клеймо лгуньи, а я… Мне невыносимо даже думать о том, что это будет значить для меня. Что это скажет о моем профессионализме и здравом смысле, если в угоду личным предубеждениям, из необъективности я нарушила профессиональный кодекс и все это время жила лишь желанием засадить за решетку Джеймса Уайтхауса.

— Всех участников дела Уайтхауса просят немедленно собраться в зале номер два.

Пятнадцать минут пятого. Прошло четыре часа пятнадцать минут. Диктор произносит слова безразличным тоном, не догадываясь, какой эффект его объявление оказывает на Анджелу и меня: мы вскакиваем с мест, хватаем бумаги, ноутбуки и нахлобучиваем парики.

— Вердикт — или отправит на сегодня по домам? — спрашивает моя оппонентка, немного успокоившись.

Повлиять на происходящее не в нашей власти, но, кажется, дело движется.

— Второе, — говорю я, не представляя, как выдержать эту мучительную ночь. Придут ли завтра присяжные к справедливому решению, должным образом обдумав показания всех участников?

Атмосфера в зале сгустилась от напряженного ожидания. Места для прессы заполнены. Газетчикам медлить нельзя, им надо успеть к очередному номеру, а тележурналисты думают о шестичасовом выпуске новостей, в котором вердикт станет одной из главных сенсаций. Джим Стивенс сидит на первой скамье. Он не пропустил ни дня процесса. У меня перехватывает горло, когда я вижу, как он смотрит на пристава. Пристав кивает Никите — у них есть решение. Я с трудом сглатываю. Присяжные вынесли вердикт.

Присяжные входят в зал. Я вглядываюсь в их лица. Все держатся непроницаемо, на подсудимого никто не смотрит. Уайтхаусу не позавидуешь: присяжные обычно избегают зрительного контакта, если вынесли обвинительный вердикт. У Оранжевой Физиономии губы сложены в еле заметную усмешку, но это для нее обычное выражение; услужливый мужчина в годах, которого я прочила в председатели, серьезен, потому что все внимание сейчас направлено на него.

— Попрошу ответить на вопрос «да» или «нет». Вы вынесли решение по первому пункту? — спрашивает Никита. Кажется, в зале перестают дышать, когда председатель жюри опускает глаза на свой листок. На секунду я думаю о Софи Уайтхаус: небось перегнулась через бортик галереи, следя за человеком, в руках которого судьба ее мужа? Или смотрит на своего мужа, думая, знала ли она его вообще?

Кажется невероятным, что присяжные пришли к единому решению, но вот, однако…

— Да, — отвечает председатель жюри.

Зал дружно ахает. У меня сжимаются кулаки, белеют костяшки пальцев. Вот он, момент истины, способный изменить всю жизнь, как в ту июньскую ночь под сводами старинной галереи. Трение спины о камень, боль, когда Уайтхаус вошел в меня, «Нечего было передо мной бедрами вертеть». Он говорил тихо, но я отлично расслышала угрозу в его голосе.

— Согласно вынесенному решению, виновен ли подсудимый по первому пункту? — спрашивает Никита.

Я спохватываюсь, что не дышу, и впиваюсь ногтями в правую ладонь, когда председатель открывает влажный розовый рот и почти нагло, громко отвечает:

— Не виновен.

На галерее у какой-то женщины вырывается крик облегчения, а другая (Китти? потому что Оливии в суде нет) вскрикивает: «О нет!» Вскрик рвется из глубины души — «нет» женщины, которая знает, что судебные ошибки никто не отменял, и она с этим ничего поделать не может.

Это именно то, что я хочу выкрикнуть и буду громко повторять снова и снова, закрывшись в своей ванной комнате, но сейчас я молчу и лишь слегка киваю в знак принятия вердикта — едва заметным угрюмым движением, будто уже сдала дело в архив.

Сидящая рядом Анджела поворачивается ко мне, уже не сдерживая улыбки. Хороший результат. Я вижу ее рот. Мое лицо окаменело, точно маска. Я остаюсь спокойной и профессиональной, но в душе все ревет и бушует.

Глава 28

Софи

1 мая 2017 года

Джеймс ликовал. Софи чувствовала исходившую от него эманацию возбуждения — здоровую, сексуальную, заразительную, будто он снова молодой человек на пике физической и интеллектуальной формы, как в те времена, когда их команда выигрывала ежегодную регату, или когда Джеймс перелезал через стену колледжа, чтобы устроить Софи ночной сюрприз, и занимался с ней любовью до двух часов ночи, а в шесть утра бежал на тренировку, или когда он до последнего тянул с подготовкой к экзаменам, но потом умудрялся все сдать, или когда получил место в парламенте с грандиозным преимуществом, поставив в тупик аналитиков, или когда требовал к себе повышенного внимания у школы Эм и Финна, в Вестминстере и даже в суде.

— Дорогая… — Он разгорячен, его поцелуй страстен, а хватка почти болезненна, когда он ловит Софи за талию и прижимает к себе. Движение это выглядит настолько отточенным, будто Джеймсу ставили пластику хореографы. — Только поглядите на мою прекрасную супругу! — говорит он Джону Вести и Анджеле и неистово целует Софи, после чего отпускает ее, намереваясь сделать краткое заявление возле здания суда, в ходе которого ликование будет умеряться благодарностью к справедливому британскому суду и проницательным присяжным, единогласно признавшим его невиновным, однако его беспокоит, что это дело вообще дошло до суда.