Анатомия скандала - [79]

* * *

Мы толпой вваливаемся в зал номер два: адвокаты, судья, подсудимый — зубы у последнего сжаты, подбородок выступил резче, с лица сбежали краски. Судя по шорохам, верхняя галерея стремительно заполняется. Интересно, Софи там? В животе у нее тоже лег камень, как у меня? Наверное, сидит как на иголках в ожидании, признают ли ее мужа насильником. После этого ее жизнь уже никогда не будет прежней.

И вот громадное разочарование: присяжные не закончили совещаться. Судебный пристав выносит записку.

— Присяжные интересуются, можно ли им получить копию показаний мисс Литтон, — зачитывает судья Лакхёрст и снисходительно усмехается. — Боюсь, я вынужден отказать.

Пристав слегка кланяется и торопливо уходит. Никита велит всем встать — судья выходит. Мы несемся обратно в нашу тесную, душную раздевалку. Сколько еще ждать? Нельзя ни предсказать это, ни как-то ускорить.

— А я-то думала, все на мази, — фыркает Анджела, когда мы поднимаемся по мраморным ступеням.

Я ищу на ее лице хоть малейшее сомнение, но мисс Риган, как всегда, непроницаема. Я не могу ей ответить: в горле у меня комок. В голове теснятся мысли, в которых я не желаю признаваться: ликующий Джеймс после оправдательного вердикта — и я, униженная, лишенная веры, побежденная им во второй раз.

— Что-то вы притихли, — констатирует моя ученая коллега, глядя на меня искоса, как сойка на червяка. Ее темно-серые глаза проницательней обыкновенного.

Я молча киваю, стараясь усмирить бешено мечущиеся мысли.

День тянется, как кошка на солнышке. Правосудие требует времени, и двенадцать человек, назначенные на две недели присяжными, относятся к своим обязанностям серьезно и не торопят события.

Стальные стрелки часов в раздевалке двигаются легкими толчками. Три тридцать. Три тридцать пять. Три сорок. Три сорок пять. В любую минуту может прозвучать объявление по громкой связи. Четыре часа. Пять минут пятого. Хватит ли им времени? Достаточно ли этим двенадцати людям нескольких часов, чтобы проанализировать показания и вынести единственно правильный, справедливый вердикт?

— Черт побери, вот уж надеюсь, что они не засидятся! Мне уже пора идти. — Анджела, меряя шагами комнату, с сухим щелчком отламывает кусочек шоколадного печенья и шуршит оберткой. — Отвратительно, — говорит она, отхлебнув теплый черный кофе из бумажного стаканчика, и продолжает ходить.

Исход процесса для нее очень важен: адвокатская практика мисс Риган отнюдь не увеличится, если она не сможет добиться оправдания для Джеймса Уайтхауса. Но это не идет ни в какое сравнение с тем, что вердикт присяжных значит для меня.

Я стараюсь не терять присутствия духа, но ночами меня охватывает ледяная уверенность в поражении, и сейчас надежда тает с каждой минутой. Я знала, что при вынесении решения без сложностей не обойдется. Изнасилование — одно из самых отвратительных преступлений, и если оно совершено не ужасным незнакомцем, о котором нас туманно предупреждали в детских сказках, а затем, более прозрачно, в отрочестве («вот накинется на тебя дядька в темном переулке и как приставит нож к горлу»), а, на минуточку, харизматичным импозантным представителем среднего класса, человеком интеллектуального труда, состоявшим с истицей в интимных отношениях, с которым вы с удовольствием поздороваетесь на улице или у школы, пойдете на ужин или познакомите своих детей или родителей, — если это такое изнасилование и такой человек, тогда перед присяжными непростая задача — решить голосованием, клеймить ли обвиняемого несмываемым позором.

Вне всяких сомнений — вот бремя доказывания, которое присяжным необходимо применить, прежде чем признать обвиняемого виновным. Однако куда проще «отнестись с пониманием» и сделать подсудимому подарок — обоснованное сомнение. Упростить случившееся до неудачного сексуального опыта — неприятного, небесспорного с точки зрения морали, но не преступного — и ни под каким видом не изнасилования.

Но постепенно, наблюдая за растущим раздражением Анджелы, я начинаю робко надеяться, что чересчур пессимистично настроилась. Не исключено, что всего один-двое присяжных не верят в виновность Уайтхауса. Судья может уже вызвать жюри в зал и распорядиться вынести вердикт большинством голосов, пояснив, что примет решение, за которое будет отдано десять голосов, хотя, конечно, лучше, чтобы оно было единогласным, без особых сомнений или неясностей. Ведь некоторые до конца не поверят, что Уайтхаус виновен.

Я мысленно перебираю свои аргументы: заключительную речь я набросала сразу после получения дела Уайтхауса и оставила ее почти в неизменном варианте. У меня нет волшебной палочки — заключения судмедэксперта, где четко указывалась бы правда, потому что и синяк, и порванные колготки с трусами можно с грехом пополам объяснить. Я знаю, что он виновен. «Нечего было передо мной бедрами вертеть» выдает его с головой, даже если бы я не знала о его старом преступлении. Но для присяжных сегодня существует лишь слово женщины против слова мужчины, две истории, которые одинаково начинаются, но затем расходятся, сначала в мелочах — кто из них вызвал лифт, кто первым потянулся с поцелуем, — а потом и в самом главном, очевидном, непримиримом.