Анатомия скандала - [39]

Было полдевятого утра — ее любимое время, когда в библиотеке никого не бывает, кроме главного библиотекаря, суетливого Фуллера, которого девушка называла Тумнусом в честь фавна из книги «Лев, колдунья и платяной шкаф». Мистер Фуллер заметно напрягался, если студент осмеливался громко заговорить или, боже упаси, приходил за приятелем, а не за книгой, но к Холли он относился с симпатией. Вот и сейчас главный библиотекарь молча кивнул ей и принялся перебирать содержимое маленьких дубовых выдвижных ящичков с каталожными карточками, на которых книги значились по индексам, по авторам в алфавитном порядке и, наконец, по названиям. В Бодлеанской библиотеке имелся и электронный каталог, но введение подобных новшеств требует времени, а нужды в спешке здесь никто не видел. На книгах не было ни пылинки, зато едва заметный слой пыли покрывал монитор библиотечного компьютера. Безукоризненный порядок поддерживался старой доброй каталожной системой: на одних карточках, пожелтевших за полвека, названия были напечатаны на машинке, на других — написаны от руки. Система не давала сбоев больше ста лет, и не было причин от нее отказываться. Для выдвижных дубовых ящичков по-прежнему находилась работа.

Библиотекарь, энергично снуя по покрытому ковром проходу, расставлял по местам возвращенные книги и рассортировывал груду томов, которыми пользовались ночью, да так и оставили. Если не считать стука его брогов и редких неодобрительных возгласов при виде безобразного эгоизма студентов, в библиотеке царила тишина. Холли, можно сказать, была наедине с десятками тысяч книг.

Она сладко потянулась, радуясь солнечному свету, лившемуся через высокое стрельчатое окно и бросавшему яркие пятна на страницу ее блокнота. В лучах танцевали пылинки, причудливая тень ажурного переплета ложилась на раскрытую книгу. Через окно на другой стороне площади Холли видела перекрещивающиеся лестницы; по одной как раз сбегала нечеткая за толстым стеклом фигурка. Девушка не уставала восхищаться утонченной красотой и таинственностью Оксфорда: столько судеб, столько историй, разворачивавшихся в библиотеках, столовых, под лодочными навесами, в барах, ночных клубах, музеях, садах и даже в яликах!

Оксфорд служил подлинным местом открытий: за восемь недель семестра тысячи жизней были здесь осмыслены или переосмыслены, тысячи историй написаны и переписаны, тысячи интимных связей испробованы и отвергнуты, политические убеждения проверены на прочность, сменены или отброшены.

Первокурсники, гордо улыбающиеся на первом официальном групповом снимке, мало чем напоминают себя три года спустя, когда на вручении диплома подбрасывают в воздух академические квадратные шапочки, швыряют друг в друга яйцами и осыпают мукой — одни смущенно, другие с нескрываемой радостью и облегчением: вот-вот жизнь, полная интеллектуальных, социальных и сексуальных открытий, примет их в свои объятия.

Холли была к этому готова. Проучившись всего семестр, она чувствовала, что меняется: сглаживался акцент, словно более теплый климат Оксфордшира растопил ее резкую скороговорку, крепла вера в себя, отступала привычная настороженность, и она понемногу начала верить, что имеет такое же право учиться в Оксфорде, как другие. От этой мысли ей становилось не по себе. Неужели она действительно в это верит? Ну да, немножко. Холли по-прежнему чувствовала себя самозванкой, но, может, с остальными та же история?

— Я на математическом для галочки, — хмуро призналась Элисон одним поздним вечером. Сидя за учебником, который для Холли с тем же успехом мог быть написан по-русски, она провела тонкую аккуратную черту через исписанную вычислениями страницу. — Меня приняли в рамках гендерной квоты… Я чувствую себя наглой обманщицей, — неожиданно добавила она.

Но Холли была абсолютно счастлива учиться в Оксфорде — при мысли об этом по ее телу прокатывалась неслышная, но сильная вибрация, а в груди что-то на мгновение сжималось — и одновременно готово было взорваться от восторга. Здесь она могла быть собой — особенно в библиотеке, созданной для того, чтобы погрузиться в ее книжные недра и больше не скрывать свой острый ум. Одноклассники постоянно третировали Холли из-за ее блестящих способностей, и девочка замкнулась, перестала отвечать на вопросы учителей, сутулилась и смотрела в одну точку на полу, словно мечтая стать невидимой. Хуже способностей могло быть только неумение скрыть их под слоями туши и сарказма. В школе, где училась Холли, главной целью девочек было найти бойфренда, а ум мог этому только помешать.

Но в выпускном классе, уже зная, что будет поступать в Оксфорд, Холли стала вести себя более уверенно — снова начала говорить нормальным голосом и не скрывала своих знаний, хоть вначале и делала это осторожно. «Вот я какая», — будто говорила она всякий раз, поднимая руку, чтобы ответить на вопрос миссис Торогуд о свободной воле и предопределенности в «Мельнице на Флоссе» или о Берте Рочестер как демоническом двойнике Джейн Эйр. Близились экзамены на аттестат зрелости, и Холли считала месяцы до выпуска, ощущая запах свободы и предвидя скорое спасение от травли одноклассниц и от ехидных замечаний, что она некрасивая, толстая, носит недостаточно короткие юбки и неправильно повязывает галстук — широкий конец надо захлестывать строго на уровне между второй и третьей пуговицами и вязать самый узенький узел. В последний день экзаменов Холли повергла в шок школьную общественность, явившись на сочинение о Шекспире в старомодной плиссированной юбке, под которой ляжки терлись друг о друга, в галстуке, дерзко завязанном самым широким узлом, — и излила на бумагу свою душу. Ее злейшая мучительница Тори Фокс потом допытывалась, где Холли взяла материал, и девушка не осмелилась сказать правду, не рискнула признаться, что для нее все это несложно. И только когда она получила четыре пятерки, все поняли, что к чему.