Анархия в РФ: Первая полная история русского панка - [42]

Но мы не разминулись. Я обежала дом и увидела Андрея на той стороне дороги. Встретила его, перевела через дорогу. Избит он был страшно. Поднялись на наш этаж. Он подошел к двери, остановился.

Я говорю:

— Не бойся! Это я открыла дверь.

Он думал, что те, кто его бил, пришли к нам домой. А все было так: он вышел из ресторана, и тут на него на- бросились какие-то жлобы. Наверное, специально поджидали. Без всякого повода начали избивать.

— Я лежу, — говорил Андрей, — и чувствую, что все уже, хватит. Так они могут меня и до смерти забить…

А он был в кедах. Он давно в кедах ходил, чтобы легко было бегать. Он поднялся и побежал. А те жлобы были пьяные, отстали. Он бежал через парк Победы, спрятался в кустах, и они его потеряли.

Леша Старых — владелец рок-н-ролльного магазина «Дохлая Рыба»

Однажды он пришел зимой, в феврале, абсолютно голый, свататься к моей жене. Бабушек на улице едва до инфаркта не довел. Но в мою квартиру не попал — промазал. Поднялся двумя этажами выше и оказался у Васи из «Рок-н-ролл — Сити». Тоже было весело. С ним вообще всегда было весело.

Я не очень хорошо его знал: панк-роком я не интересовался. Слышал, что есть такая группа «АУ» и что стоит она довольно крепко, но это, пожалуй, все. В основном он приходил ко мне со своими дисками, чтобы продать их подешевле и поиметь каких-то денег — на еду, выпивку и вообще. Да только диски его шли очень плохо. У меня в магазине публика немного другая. Но я все равно их покупал. А потом поинтересовался — почему такой известный парень не может найти себе продюсера и раскрутиться по-хорошему? Заработать хоть немного денег?

Его последний альбом получился тяжелый, хард-роковый. Он открыл совершенно новый пласт: модная, чисто западная музыка с отмороженным панковским текстом. Мне кажется, что если бы он закатал еще один такой же альбомчик, то им бы наверняка заинтересовались «большие» продюсеры. Но записать он больше ничего не успел.

Олег Коврига — московский независимый промоутер

В студии «Мизантроп» окно в аппаратной выходило на пожарную лестницу. В хорошую погоду мы перелезали по этой лестнице на крышу соседнего дома и загорали.

Однажды мы с Элей лежали на этой крыше и смотрели, как Свинья мается и бродит по студии. Делать было нечего, накладывать голос было еще рано, но ему вдруг захотелось спеть. Он подошел к открытому окну и начал петь под уже записанный инструментал. И пел с полной отдачей, а мы смотрели в полном восторге, и я помню, подумал: «Неужели сейчас все это кончится и уже никогда не повторится?»

…

Как-то мы сидели на кухне — и Тропилло долго, упорно и с большим энтузиазмом учил меня жить. Настаивал, что я все делаю неправильно. А я по мере сил отбивался.

Свинья наконец не вытерпел:

— Слушай, он хочет, чтобы ты сказал: «Да, я — мудак!» Скажи — и он успокоится. Я вот могу свободно сказать про себя: «Да, я — мудак!» Что тут такого?

Он очень иронично к себе относился. В этом Свинья был настоящий панк. Только думали так, похоже, не все.

Его хоронили в крематории. Тетя, которая вела процедуру прощания, стала скорбным голосом завывать, что от нас ушел примерный сын и заботливый отец… что наступают самые скорбные минуты… и все такое. Я абсолютно не собирался ничего говорить, но тут стало ясно: если сейчас промолчать, то с этими словами нашего парня и увезут. Как будто это не он, а какой-нибудь член профсоюза. И я раскрыл свой рот и сказал что-то типа:

— Да что мы тут устроили?! Что мы тут стоим и жопы криво морщим? Ведь все-таки это не кто-нибудь, а главный Петрушка Советского Союза!

Тут подбегает кто-то из фанатов «АУ» и бьет меня прямо по рылу. Его, конечно, тут же оттащили, а Тропилло отвел в сторону меня. Потом, когда мы уже вышли на улицу, я вдруг начал рыдать у Тропилло на широкой груди, говорить, как я его люблю и что в Петербурге живут очень хорошие люди, только при этом часто они оказываются полными мудаками, которые сидят на жопе и ничего не делают, но вот он, Тропилло, — исключение и к мудакам не относится. А он меня утешал. Говорил, что про главного Петрушку я был абсолютно прав и кто-то все равно должен был это сказать.

Оно, конечно, со Славой Жеревчуком и Лией Петровной мы в тот день выпили уже с утра. Да и сформулировал я, может быть, не очень удачно. Потому что если бы я сказал не «Петрушка», а «главный панк Советского Союза», то, думаю, морду бить мне бы никто не стал.

…

У Славы Жеревчука Свинья последние годы жил в Москве. После совершенно безумной записи «Праздника Непослушания» нервы у Славы не выдержали, и он стал орать:

— Все! Заебали! Кроме Свиньи и Джонни, больше никого не пущу!

— Но ведь со Свиньей у тебя сложностей никак не меньше, чем со всеми остальными?

— Так ведь это совсем другие сложности!

И я со Славой совершенно согласен. Свинья мог спалить чайник или описаться в кровати — у него были больные почки. Да и вообще, ожидать можно было чего угодно. Но это действительно были совсем другие сложности. И по большому счету по отношению к нам со Славой он совершил только один действительно нетоварищеский поступок — это то, что он помер.

А на похоронах в продолжение моей клоунады Слава выдал свою. Когда все пошли прощаться, он подошел к гробу, взял парня за плечи, потряс его (так, что народ испугался, что гробешник сейчас свалится) и сказал: