Через полтора месяца после окончания войны
Москва
Понемногу я стал даже забывать, как именно все тогда происходило. А где-то через полтора месяца после того, как война закончилась, мне на мобильник позвонил офицер-спецназовец из чеченского батальона «Восток»:
— Ты заскочи к нам в Одинцово, на квартиру к комбату. Мы тут тебя к награде представили, так забери медальку.
Медаль мне вручал командир «Востока» Сулим Ямадаев. Наверное, он вручал такие медали всем, кто был с ним в Грузии. Я знал, что не сделал ничего, за что бы мне следовало получить эту награду. Что Сулим представил меня к награде из дружбы-симпатии, которая часто возникает между людьми оказавшихся вместе в серьезной переделке. Он наверняка чувствовал, что я именно так думаю. Чтобы скрыть неловкость я пошутил:
— Соберешься на еще какую-нибудь войну, — зови. Мне с вами понравилось.
Я вернулся домой, включил телевизор. Показывали награждение в Кремле. Главнокомандующий, — человек с лицом зубрилы-отличника вешал Звезды Героев каким-то неизвестным мне полковникам. Имени Ямадаев в репортаже не прозвучало. А ведь в первые послевоенные дни ходили разговоры, что ему дадут второго Героя. Как иначе? Ведь если бы не «Восток», война уж точно не была бы пятидневной.
Моя медаль лежала в пластиковой коробочке. Красно-сине-желто-белая муаровая лента. На золотистом диске заснеженные пики и танки, ползущие по горной дороге. На обороте надпись «За принуждение к миру. Август 2008». Потрясающая формулировка! Звучит почти как фраза из милицейской сводки: «принуждение к вступлению в половую связь». К медали прилагается желтенькое картонное удостоверение: сверху мое имя, снизу подпись командующего миротворческой группой в зоне грузино-осетинского конфликта генерал-майора Марата Кулахметова.
Разумеется, никого ни к какому миру я не принуждал, а просто прибился к «Востоку» в разгар российско-грузинской войны и вместе с ними прошел от Цхинвали до Гори. Даже не уверен, что меня можно называть «участником боевых действий». Чеченцы, — да. Они участвовали: стреляли, убивали, брали в плен. А я лишь присутствовал в качестве журналиста и нажимал не на курок, а на спуск фотокамеры. Кроме того, итоги этой пятидневной войны не однозначны. К вечеру 12-го августа стало ясно, что Россия полностью выиграла военную операцию, но потерпела сокрушительное поражение в информационной баталии. Стало быть, ребята из батальона «Восток» по любому заслужили награды, а вот что касается меня, — большой вопрос.
Мое издание с непатриотично-американским названием «Newsweek» и германским уставным капиталом было, в общем-то, против моего присутствия в зоне конфликта. Ежедневно со мной связывался мой шеф, зам. главного редактора Степан Кравченко, — несмотря на войну, грузинский роуминг работал как часы. Степан ультимативно требовал, что бы я вернулся.
— Звонили из Берлина, интересовались, есть ли кто из наших в Южной Осетии. После того как год назад наш фотограф подорвался в Ираке, они следят, чтоб ньюсвиковцы в горячих точках не работали.
— Так ведь Южной Осетии и не было в горячеточечном списке…
— Внесли. Через два часа после того как ты улетел. Так что давай быстро назад в Москву.
Все последующие дни я беззастенчиво врал ему, что пытаюсь выехать из Цхинвали во Владикавказ… а теперь уже даже выехал… а теперь уже нахожусь на полпути, но дороги забиты идущей на встречу военной техникой… то есть, я возвращаюсь, возвращаюсь… только возвращение продвигается чертовски медленно.
На самом деле я действительно покинул Цхинвали, но двигался не на север в Россию, а на юг в Грузию. И сидел не в жигуле-попутке, а на броне трофейной БМП: чеченцы захватили ее у грузин. Степа в очередной раз позвонил мне сразу после боя в грузинском приграничном селе Земо Никози, и я в очередной раз бодро тараторил, что боевые действия, по сути, давно закончились, а мне осталось всего ничего до Владика. Мой голос перекрывала канонада, и Степа слышал этот фон. Вместо вопроса, «А что это за звуки?», я услышал печальное:
— Ну, ты все-таки будь там осторожнее…
Степа понимал, что я вру.
Тот самый офицер, что позже звонил мне по поводу медали, тогда с любопытством осмотрел меня: вонючая футболка, которую я не снимал уже неделю, лицо в грязных разводах, локти, содранные в кровь от ползания по-пластунски… Пальцы, судорожно сжимают фотоаппарат.
— Ну, у тебя и работа…
— А у тебя?
— У меня хотя бы автомат есть. Я в ответ выстрелить могу… А ты за это сколько получаешь?
— Вообще-то я высокооплачиваемый. Сто тысяч рублей в месяц минус тринадцать процентов подоходного. Но это зарплата, она по любому набегает, А конкретно за Осетию — ничего. Хорошо, если выговор не влепят.
— Я бы за такие бабки сюда не полез.
— Да я не за бабки.
Чеченец понимающе кивнул: он тоже «не за бабки». Я готов был поспорить, что моя зарплата была побольше, чем его. А за что тогда? Ему нравились грузины, с которыми он воевал. Он весьма критично относился к осетинам, которых защищал. А если бы кто-то всерьез сказал ему про долг и про то, что есть такая профессия, — Родину защищать, то думаю, он просто бы его послал.
