Амирспасалар. Книга II - [47]

— Ваше блаженство требует от меня невозможного! Лишь из глубочайшего почтения к Святой курии уступаю тридцать дукатов с каждой меры краски…

Довольный успешным завершением сделки (мошенникам-красильщикам нельзя доверять, триста дукатов оставались в папской казне!), кардинал стал расспрашивать любезного купца о его родине.

— Я из далекой Армении, что находится близ библейской горы Арарат, там, где некогда праотец Ной имел виноградники. А царственный пурпур, что я привез с родины, применяли еще римские красильщики для тог и обуви великих цезарей. Нет цены ему! Лишь из сыновней преданности отдаю я краску себе в убыток, — заверял Хетумян, набожно закатывая глаза.

— Mio figlio[27], ты разве католик? — радостно воскликнул кардинал.

— Еще нет, ваше блаженство. Но я посещаю каждый день мессу в церкви Сан-Клименто, веду душеспасительные беседы с ее каноником и… — Хетумян сделал паузу, — льщу себя надеждой, что не буду обойден заказами для двора его святейшества… Восточные товары могу поставлять по наивыгоднейшим ценам!

— Хорошо, хорошо, сын мой, продолжай идти по пути к вечному спасению, — прервал речь купца кардинал. — Мы не забудем твоего рвения! А теперь расскажи-ка, чем богаты и славны ваши царства?

Хетумян не преминул удовлетворить любопытство хозяйственного кардинала и многое поведал ему о многочисленности и богатстве христианских народов восточных земель, храбро сражающихся за свою веру против сарацинов. Рассказ армянского купца весьма заинтересовал Ченчио. На утреннем приеме он поведал Иннокентию III о выгодно приобретенной пурпурной краске для папской красильни и заодно о занятном негоцианте из богатой христианской Армении. Папа, наморщив лоб, что-то стал вспоминать, потом велел позвать старого каноника Кастраканти, который продолжал служить в курии.

— Реверендиссимо падре Бартоломео, вы знаете, что я никогда ничего не забываю, — учтиво обратился святейший отец к канонику. — Послали ли вы сто дукатов падре Фрателли в страну георгенов, как я вам приказывал десять лет назад?

— Нет, ваше святейшество, — пробормотал побледневший каноник.

— Почему же не выполнили вы моего приказа, реверендиссимо?

— Кардинал-диакон Орсини нашел тогда эту трату излишней, — пролепетал Кастраканти.

Папа укоризненно покачал головой. Мягким тоном, от которого так часто бросало в дрожь всю курию, он произнес:

— О, неразумие! Какие же большие возможности потеряла Святая церковь за годы моего отсутствия… Все-таки мы теперь переведем, хоть и с великим опозданием, эти сто дукатов бедному Фрателли.

— Святейший отец, мы не можем это сделать, — с унынием сказал падре Бартоломео.

Папа с удивлением воззрился на каноника:

— Вы, кажется, опять отказываетесь выполнить мое распоряжение, реверендиссимо? Боюсь, что такое упорное сопротивление пожеланиям моим может повредить вам… — В голосе папы зазвучал металл.

— О, смею ли я даже подумать об ослушании, ваше святейшество? — взмолился перепуганный каноник. — Но падре Фрателли умер и не оставил никаких наследников.

— Ах, так! — папа успокоено откинулся в глубоком кресле. После некоторого раздумья он сказал Кастраканти: — Передайте кардиналу-префекту, что я прошу разыскать армянского купца, о котором поведал нам кардинал Ченчио, и доставить незамедлительно во дворец. Я хочу его видеть.

Вильгельм Бехер оказался довольно образованным для своего возраста человеком и немало поучительного рассказывал о папстве. Оказывается, в III–IV веках все христианские епископы именовались папами, то есть «отцами» на греческом языке. Однако с V века это название закрепилось за римскими епископами, которые ссужали деньгами последних императоров Запада (за грабительские проценты!) и даже собирали для них подати. Когда же великая империя окончательно распалась, власть епископов Рима еще более усилилась.

— Духовенство всегда возвышается, когда падает власть мирских правителей. Попы умеют ловко ловить рыбку в мутной воде! — поучительно заключил рассказ Вильгельм Бехер, выпивая стаканчик кианти.

В одну из следующих встреч с Гарегином студент с хитрой улыбкой вытащил из кармана засаленного камзола книжку в потрепанном переплете.

— Сегодня, герр Гарегинус, я вам буду переводить высокоумные изречения одного немецкого философа, давненько уже запрещены они святыми отцами! Поэтому будем осторожны…

Заказав еще бутылку кианти, Хетумян приготовился слушать. Пропустив пару стаканчиков вина для увлажнения пересохшего горла, Вильгельм начал негромко переводить с немецкого:

— «Три вещи приносят с собой пилигримы из Рима: нечистую совесть, расстроенный желудок и пустой кошелек.

— Три вещи ценятся в Риме особенно дорого: женская красота, хороший конь и папские индульгенции.

— Три вещи часто встречаются в Риме: разврат, поповские рясы и высокомерие церковников.

— Три вещи в избытке водятся в Риме: проститутки, священники и писцы.

— Тремя вещами больше всего торгуют в Риме: Христом, священными реликвиями и женщинами».

Целую неделю гонялся Минчио — один из искуснейших сбиров Рима, за неким школяром, которого он было застукал в таверне плута Борромео в обществе старого Джустиниано, но упустил. Отцы святой инквизиции быстро расправились с неисправимым старым еретиком, пепел последнего республиканца уже развеял ветер. Но школяр был неуловим. Тем с большей радостью узрел неожиданно сыщик знакомую долговязую фигуру в траттории «Duo vitelli», которую обычно посещали нобили и клирики побогаче. Проклятый школяр сидел за столом с тем самым левантинцем, которого также заприметил Минчио в бедной таверне, и что-то вполголоса читал. Минчио осторожно пересел поближе. Бехер и Гарегин так увлеклись изречениями немецкого мудреца, что не заметили приближения сбира. Не выдержав богохульных слов, Минчио внезапно кинулся к Бехеру, с воплем: