Амирспасалар. Книга I - [67]

Глава III. ЮРИЙ АНДРЕЕВИЧ

Тяжелые обложные тучи низко висели над Сунджей-городком в предгорьях Кавказского хребта. Третий день лил дождь на юрты кочевников. С полудня густой туман стал стеной над заречной равниной.

Князь Юрий был в дурном расположении духа. И то сказать — осрамили его вечор у хана обезские купцы. Привезли в Сунджу редкостную парчу да доспехи чеканные и всяческую рухлядь[86] добрую, а ему и купить их не на что! Только и смотрел голодными глазами, как раскупали их себе и женам богатые половецкие мурзы…

«Эх, жизнь как повернулась-то?» — думал Юрий Андреевич, тоскливо глядя в тусклое слюдяное оконце. В убогой юрте быстро темнело, и пасмурно было на душе у бедного изгоя.

Младшему сыну и единственному наследнику (старший брат Мстислав волей божьей помре!) убиенного ближними боярами великого князя Андрея Боголюбского шел тридцатый год. Огромного роста, по виду — настоящий былинный молодец, всем взял князь Юрий. Несколько портили правильные черты красивого лица чуть скошенные к вискам глаза (унаследованные от бабки-половчанки, второй жены деда — великого князя Юрия Долгорукого) да нездоровая отечность от неумеренных выпивок за долгие годы сидения на хлебах у половецкого хана Гзака, дальнего родича владимирских князей.

Заскучал. Хоть бы Вышата скорее пришел! Где его сатана на дождю носит, выпили бы с тоски…

И впрямь без Вышаты нелегко было бы вдали от милой отчизны князю Юрию. Из боярских детей новгородских (в юности княжил до изгнания Юрий в Великом Новгороде), детина саженного роста, с русой бородой и добродушными глазами, на всю жизнь привязался Вышата к князю Юрию и не покинул в беде. Нравом новгородец был добролюбив, только пить вино не умел… В похмелье просыпался в нем дух Васьки Буслаева и лихих ушкуйников, что все Поморье Господину Великому Новгороду завоевали, до Урала доходя за ясаком, — и тогда сам черт ему был не брат! Громче всех на Волховском мосту раздавался в схватках зычный голос Вышаты, направо и налево крошил он кулачищами супротивников, покуда не скидывали самого в реку. Трезвел богатырь в холодной воде, отфыркиваясь, плыл к берегу и уже в драку больше не ввязывался. И петь бывальщину был горазд Вышата, и на гуслях играл изрядно…

Вышата оказался легок на помине. Сняв мокрый капелюш, спокойно доложил:

— Вечор опять за рекой ясских лиходеев видели половцы. Обстреляли из луков. Те было наутек. А потом снова стали маячить. И стражи не боятся! Теперь-то в тумане укрылись воры…

— Неужто и отсель отъезжать надобно? — угрюмо молвил Юрий Андреевич.

Вышата пожал широкими плечами. Усевшись на скамью против князя Юрия, с таинственным видом сказал:

— Купцы бесерменские давеча о тебе спрашивали, княже.

— Не бесерменские то, православные. Из Обези[87].

— Все едино, обличье бесерменское! Отколь, мол, царевич твой родом, и почто изгоем живет у половецкого хана, и чей он сын, — невозмутимо продолжал Вышата.

Хохотнул самодовольно:

— Я им уж и наврал. То-то, знай наших!

Юрий ничего не ответил. Нарастала горькая обида. Убили отца, наследства лишили, родня даже самого малого удела не захотела выделить единственному сыну великого князя Владимирского. Все нажитое отцом добро расхитили убийцы, загнали сына в далекую Половецкую степь. А и здесь покоя нет. Послал Юрий в ту пору (после убийства отца-князя) из Новгорода верных людей во Владимир, утопили в озере главного убийцу, ясина Анбала. Кровь за кровь — и квиты, казалось бы. Ан нет! Шестой год подсылает своих воров сестра Анбала — проклятая Мария, жена дяди Всеволода, убить хотят Юрия. Два раза еле отбились с Вышатой от лиходеев. А теперь снова появились воры… Уезжать надо бы подальше от греха, а куда?

Вышата высек огонь. Засветив каганец, поставил его на грубо сколоченный стол. Потом достал большой деревянный жбан с крепкой брагой, привычной рукой разлил питье по кубкам. Молча чокнулись, выпили. Повторили не раз. Потом Юрий Андреевич мятым голосом попросил:

— Спел бы ты старину какую, Вышата…

Новгородец снял с гвоздя гусли. Наладив, негромко запел о Потоке-богатыре свет Ивановиче:

Вынимает он, Поток,

На налучника свой тугой лук,

Из колчана калену стрелу,

И берет он тугой лук в руку левую,

Калену стрелу в руку правую,

Натягивает он тугой лук за ухо,

Накладывает калену стрелу семи четвертей,

Заскрипели полосы булатные,

И завыли рога у тугого лука…

— Ишь ты! А лук у него, поди, сложной был… — заметил, зевая, Юрий Андреевич. — А стрелы-то какие были?

— Этого в былине о Потоке Ивановиче не сказывается. А вот в былине о Дюке Степановиче, знатном госте нашем новгородском, о стрелах так сказано, — ответил Вышата и снова запел:

Колоты они были из трость-дерева,

Строгали те стрелки в Новгороде,

Клеены они клеем осетр-рыбы,

Перены они перьицем сиза орла.

Не прекращались волнения в царстве у молодой царицы. Только улегся шум мятежа Хутлу-Арслана, как возникли новые раздоры. На этот раз в церкви. Некогда провозгласил себя ее главой державный прадед Давид. Но энергичный, мало разборчивый в действиях католикос Микаэл сумел вернуть былое значение Мцхетскому престолу. А добившись еще при жизни Георгия III должности председателя коронного совета, он вознамерился диктовать свою волю и Тамар. Тогда по совету Русудан-царицы из Иерусалима выписали бывшего католикоса Николоза Гуласберидзе, которого выжил было из Картли Микаэл, а из Кутаиси архиепископа Антония — смертельного врага Мирианидзе. Со скрежетом зубовным вынужден был согласиться католикос Микаэл на созыв церковного собора, но свои меры принял. Где посулами, а где угрозами, он сколотил себе большинство. Как ни старались противники, уличая святителя во многих темных деяниях, добиться его отлучения, Микаэл устоял и остался главой картлийской церкви.