Американский психопат - [102]

– Надо иметь слоновую кожу, чтобы выжить в этом городе.

Она вспыхивает, кажется смущенной, делает еще один глоток вина – отличного совиньон блан.

– Ты кажешься отстраненным, – замечает она.

– Что? – спрашиваю я, моргая.

– Я сказала, ты кажешься отстраненным, – говорит она.

– Нет, – вздыхаю я. – Я все тот же гадкий мальчишка.

– Это хорошо.

Она облегченно – мне это снится? – улыбается.

– Слушай, – говорю я, стараясь задержать взгляд на ней, – а что тебе на самом деле хочется в этой жизни? – Потом, памятуя о том, как она гундосила о карьере в банковской коммерции, добавляю: – Только коротко, знаешь, сжато. – И затем: – И не говори мне, что тебе нравится работа с детьми.

– Ну, мне хотелось бы путешествовать, – повествует она. – Или вернуться в школу, я не знаю, на самом деле… – Она задумчиво замолкает и простодушно заявляет: – У меня такой период в жизни, когда кажется, что возможностей полно, но я такая… Я не знаю… я очень неуверенная.

– Мне также кажется, что для людей важно сознавать свои пределы. – Потом ни с того ни с сего я спрашиваю: – А у тебя есть парень?

Она застенчиво улыбается, вспыхивает и говорит:

– Нет. Ничего серьезного.

– Интересно, – бормочу я.

Я открываю меню и изучаю цены.

– А ты с кем-нибудь встречаешься? – робко осмеливается она спросить.

Я решаю взять рыбу-лоцмана с тюльпанами и корицей и, вздыхая, ухожу от ответа:

– Просто я хочу серьезных отношений с особенным для меня человеком, – и, не дав ей времени на ответ, спрашиваю, что она будет заказывать.

– Наверное, макрель, – говорит она и прищуривается. – С имбирем.

– А я буду рыбу-лоцмана, – говорю я. – Мне начинает нравиться. Рыба-лоцман, – говорю я, кивая.

Позже, после посредственного ужина и бутылки дорогого калифорнийского каберне совиньон и одной порции крем-брюле на двоих, я заказываю стаканчик пятидесятидолларового портвейна, а Джин пьет эспрессо без кофеина и спрашивает меня, откуда произошло название ресторана. Я рассказываю ей, ничего не придумывая, – хотя меня так и подмывает сказать какую-нибудь чушь, только чтобы посмотреть, поверит ли она. Сидя напротив Джин во мраке «Аркадии», легко поверить, что она проглотит все, что угодно, – ее влюбленность делает ее беззащитной. Я нахожу это на удивление неэротичным. Я даже мог бы рассказать ей про мою приверженность апартеиду и вынудить ее найти причины, по которым ей следует согласиться со мной и вложить крупную сумму денег в расистские организации, которые…

– Аркадия – древняя область в Пелопоннесе, это в Греции. Она была основана в триста семидесятом году до нашей эры и была полностью окружена горами. Ее крупнейшим городом был… Мегаполис, который стал и центром политической активности, и столицей Аркадской Конфедерации… – Я делаю глоток портвейна, густого, крепкого и дорогого. – Он был разрушен во время Греческой войны за независимость. – Я снова замолкаю. – Первоначально Пану поклонялись в Аркадии. Ты знаешь, кто такой был Пан? – (Не сводя с меня глаз, она кивает.) – Его празднества походили на празднества Бахуса, – рассказываю я. – По ночам он резвился с нимфами, а вот днем любил… попугать путников… Отсюда произошло слово «паника».

Ну и так далее. Я поражен, что это сохранилось в моей памяти, и, подняв глаза от портвейна, куда задумчиво смотрел, улыбаюсь ей. Она долго смущенно молчит, не зная, как отреагировать, но в конце концов глубоко заглядывает мне в глаза и, подавшись вперед над столом, запинаясь произносит:

– Это… так… интересно.

Это все, что она говорит, но больше от нее и не требуется.

11.34. Мы стоим на тротуаре перед домом Джин в Верхнем Уэст-Сайде. Швейцар осторожно наблюдает за нами, его взгляд следит за мной из подъезда, наполняя меня несказанным ужасом. Завеса звезд, миллионы рассеянных звезд сверкают на небе, их столько, что это унижает меня, и мне трудно это стерпеть. Я что-то говорю о тревожности, Джин пожимает плечами и кивает. Похоже, ее сознание не в ладах с языком, она словно пытается найти рациональный ответ на вопрос, кто я такой на самом деле, но это, разумеется, невозможно: ключа… нет.

– Ужин был замечательный, – говорит она. – Большое тебе спасибо.

– На самом деле еда была так себе, но – пожалуйста, – пожимаю я плечами.

– Может, зайдешь выпьешь что-нибудь? – спрашивает она чересчур небрежно. Но даже если мне не нравится ее поведение, это не значит, что я не хочу подняться, – вот только что-то останавливает меня, подавляет жажду крови: швейцар? освещение подъезда? ее губная помада? К тому же я начинаю думать, что порнография значительно проще, чем реальный секс, и поэтому гораздо приятнее.

– А у тебя есть пейот?[30] – спрашиваю я.

Она озадаченно молчит.

– Что?

– Шучу, – говорю я, потом: – Слушай, я хочу посмотреть передачу Дэвида Леттермана, поэтому… – Я замолкаю, не понимая, почему я медлю. – Мне надо идти.

– Ты можешь посмотреть его… – Она останавливается, потом предлагает: – У меня.

Выдержав паузу, я спрашиваю:

– А у тебя есть кабельное?

– Да, – кивает она. – У меня есть кабельное.

Поставленный в тупик, я снова замолкаю, делаю вид, что должен обмозговать это.

– Да нет, ладно. Я лучше посмотрю… не по кабельному.