Американха - [119]

— Да неужели. — Ифемелу потягивала напиток, листала какой-то журнал по искусству, все еще раздраженная на Блейна.

— Ты в порядке? — спросил он.

— В порядке.

Вернулась Шэн. Блейн глянул на нее:

— Все хорошо?

Она кивнула:

— Не возьмут. Все вроде бы наконец договорились.

— Отлично, — сказал Блейн.

— Вам бы пару дней побыть у меня гостевым блогером, когда книга выйдет, — сказала Ифемелу. — Потрясающе будет. Я бы с радостью вас позвала.

Шэн вскинула брови — это выражение лица Ифемелу прочесть не смогла и побоялась, что повела себя слишком слюняво.

— Да, думаю, можно, — сказала Шэн.

ОБАМА ПОБЕДИТ, ТОЛЬКО ЕСЛИ ОСТАНЕТСЯ ВОЛШЕБНЫМ НЕГРОМ

Его пастор — жупел, поскольку это означает, что Обама на самом деле — не Волшебный Негр. Кстати, пастор довольно мелодраматичен, но вы вообще бывали в старых добрых церквях черных американцев? Чистый театр. Но о главном этот парень говорит взаправду: черные американцы (и уж точно его сверстники) знают Америку, отличную от Америки белых, — они знают Америку жестче, уродливее. Но такое говорить не полагается, потому что в Америке все хорошо и все одинаковые. А раз теперь пастор это сказал, может, и Обама думает так же, а если Обама думает так же, он, стало быть, не Волшебный Негр, а победить на американских выборах может только Волшебный Негр. «И что же такое Волшебный Негр?» — спросите вы. Черный мужчина, который беспредельно мудр и добр. Он никогда не действует под нажимом великих страданий, никогда не сердится, никогда не угрожает. Он всегда прощает всякое расистское фуфло. Он наставляет белого человека, как сокрушить в своем сердце печальное, но объяснимое предубеждение. Таких людей вы видели во многих фильмах. А Обама — прямехонько из центрового актерского костяка.

Глава 36

Для Марши, подруги Блейна, устроили в Хэмдене сюрприз — вечеринку на день рождения.

— С днем рождения, Марша! — сказала Ифемелу хором с остальными друзьями, стоя рядом с Блейном. Язык у нее во рту несколько отяжелел, а восторг получился чуточку деланым. С Блейном она прожила больше года, а в его дружеский круг не очень вписалась. — Ах ты гад! — сказала Марша своему мужу Бенни, смеясь, со слезами на глазах.

Марша с Бенни преподавали историю, родились на Юге и даже походили друг на друга: мелковатые, с медового оттенка кожей, в длинных локонах до шеи. Свою любовь они носили, как пряные духи, — источали очевидную взаимную приверженность, трогали друг друга, ссылались друг на друга. Наблюдая за ними, Ифемелу воображала такую жизнь для них с Блейном, в маленьком доме на тихой улице, по стенам — батик, африканские скульптуры косятся из углов, а сами они с Блейном пребывают в стойком напеве счастья.

Бенни разливал напитки. Все еще ошалевшая Марша бродила по комнате, смотрела на подносы заказанной еды, расставленные на обеденном столе, — и на гроздь воздушных шариков, болтавшихся под потолком.

— Когда ты все это успел, детка? Я же всего на час отлучилась!

Она обняла каждого, вытирая слезы с глаз. Перед Ифемелу по лицу у Марши пробежала рябь тревоги, и Ифемелу поняла, что Марша не помнит ее имя.

— Как я рада тебе, спасибо, что пришла, — сказала Марша с двойной дозой искренности, подчеркнула «как», будто пытаясь извиниться за то, что забыла имя Ифемелу. — Малёк! — обратилась она к Блейну, тот обнял ее и слегка приподнял, оба хохотали.

— Ты легче, чем была на прошлом дне рождения! — объявил Блейн.

— И выглядит моложе с каждым днем! — добавила Пола, бывшая девушка Блейна.

— Марша, ты свой секрет не сдашь? — спросила не знакомая Ифемелу женщина, высветленные волосы — пышной прической, слово платиновый шлем.

— Ее секрет — хороший секс, — серьезно сказала Грейс, корейская американка, преподававшая афроамериканскую культуру, крошечная, худенькая, вечно в фасонистых просторных облачениях — казалось, она парит в вихре шелка. «Я — диковинка, христианская чеканушка левого толка», — сказала она Ифемелу, когда они знакомились.

— Слыхал, Бенни? — спросила Марша. — Наш секрет — хороший секс.

— Так и есть! — отозвался Бенни и подмигнул ей. — Эй, кто-нибудь видел обращение Барака Обамы сегодня утром?

— Да оно весь день в новостях, — сказала Пола. Низкорослая блондинка с чистой розоватой кожей, походница, пышущая здоровьем, и Ифемелу подумывала, не ездит ли она верхом.

— У меня нет телевизора, — сказала Грейс, вздохнув с самоиронией. — Я совсем недавно продалась и купила себе мобильный.

— Еще покажут, — сказал Бенни.

— Давайте есть! — Это Стёрлинг сказал, который богатый, чьи деньги происходили, по словам Блейна, из старого бостонского капитала: и Стёрлинг, и его отец — наследственные гарвардские студенты. Стёрлинг исповедовал легкую левизну и общую доброту, изувеченный пониманием собственных многочисленных привилегий. Он никогда не позволял себе иметь мнение. «Да, понимаю, о чем вы», — частенько говаривал он.

Еду употребили со множеством похвал и вина — жареную курицу, зелень, пироги. Ифемелу брала себе по чуть-чуть, довольная, что нахваталась орехов перед выездом: негритянскую кухню она недолюбливала.

— Я такого вкусного кукурузного хлеба не ел много лет, — сказал Нэйтен, усевшись рядом с ней. Он преподавал литературу, невротично смаргивал за очками; Блейн говорил, что это единственный человек на весь Йель, которому он полностью доверяет. Нэйтен объявил ей несколькими месяцами ранее — голосом, исполненным высокомерия, — что не читал ни единой художественной книги, изданной после 1930 года. «После тридцатых все покатилось по наклонной», — пояснил он.