Американец - [45]

Вероятно, она смотрела на него тем же взглядом, когда он сообщил, что Марчеллино умер.

Однажды утром меня разбудил телефонный звонок.

– Эдуа, приезжай, как только сможешь, – всхлипывая, попросила она. – Предупреди отца… Неправильно это – пережить собственного ребенка.

Но вместо того чтобы разбудить его и сказать: «Вставай, надо ехать в больницу, твой первенец мертв», – я заперся в ванной и побрился как никогда тщательно.

Это воспоминание каждый раз вызывает у меня чувство вины из-за потраченного впустую времени на бритье, когда мама сидела одна в больнице рядом с телом загубленного Марчеллино. Я отчетливо помню, как прихорашивался перед зеркалом, а в голове билась одна мысль: врачи, медсестры и анестезиологи должны увидеть перед собой не обросшего оборванца, а аккуратного брата покойника.

Я никогда не смогу забыть, как дон Джеппино молча гладил лицо моего брата, а из его глаз градом катились слезы. Пусть я и понимал, что в тот день главную роль играл Марчеллино, все равно не переставал надеяться, что отец повернется и увидит, как идеально я выбрит. Но он не произносил ни слова и продолжал гладить шершавое, пожелтевшее лицо моего брата. Тогда я подумал: ну вот, видишь, Марчеллино отец не ругает за то, что он умер не побрившись.

Несколько недель спустя у отца окончательно ослеп правый глаз. И в свои неполные пятьдесят лет дон Джеппино отказался смотреть на этот мир: с того дня он заперся в спальне и больше из нее не выходил, предпочитая слушать радио в полумраке.

Что ты хочешь услышать, Американец? Двадцать семь лет за письменным столом – это целая вечность. Я сразу понял, что работа в Банке Неаполя будет скучной, но мне нравится скука, она оставляет время на размышления и принятие решений. А в таких условиях можно заработать кучу денег. Пусть я и отдал банку все свои силы и время, но в итоге остался в выигрыше.

Поначалу я рассчитывал, что мне в рот сами посыплются крохи с богатого стола, и терся у ног других сотрудников, как собачонка с высунутым языком, из пасти которой несло хронической неудовлетворенностью. Но крохи меня не интересовали, я хотел целую буханку, хотел пить из того же источника, что утолял жажду сидящих за столом банковских служащих в вечерних костюмах, чьи пухлые щеки розовели от выпитого низкосортного вина.

Я начал с небольших пакетов акций. Покупал их и продавал. Прибыль выходила смешная, но это все же была прибыль. Тогда экономика была нехитрой материей: существовала только одна верная интерпретация фактов, и от тебя требовалось лишь быстро обрабатывать новую информацию, хоть немного знать статистику, а если ты парень шустрый, достаточно было внимательно просмотреть газету «Иль соле вентикуаттро оре», чтобы понять, на какую лошадь поставить.

Я обладал сверхъестественным чутьем и предсказывал динамику биржевой торговли, но этот мой дар никогда особо не ценился руководством.

Банк. Он, казалось бы, должен был быть оплотом капитализма, но я чувствовал себя так, будто живу в СССР при Сталине.

Руководители, политики, профсоюзные деятели, предприниматели. Каждый день я видел, как они роятся в коридорах банка, и эти сукины дети наверняка знали, что на крохи с их стола я мог купить все, о чем мечтал и о чем мечтали мои жена и сын. Вопрос только в том, какие границы ты устанавливаешь для своей мечты.

А потом ни с того ни с сего Банк Неаполя приказал долго жить. Бум!

Без предупреждения. Хлопнули по плечу, сунули в руки паек и сказали: «Иди, добрый человек, радуйся пенсии, теперь здесь все принадлежит нам».

Но никогда нельзя недооценивать человека, не определившегося с границами своей мечты.

Игрок на бирже из Паскуале Соммы был неважный, однако он мог похвастаться сообразительностью и честностью. К сожалению, от его никчемного сына залетела вертихвостка с частного телеканала, и тому пришлось на ней жениться. Они купили дом, влезли в долги. А потом парня уволили. И Паскуале пришлось взвалить на себя их кредит.

Мы тогда переживали не лучшие времена из-за пузыря доткомов, так что я отвел своего друга к Кирпичу, чтобы взять денег в долг.

Я всегда старался держаться подальше от преступного мира. Но я тоже не с луны свалился. Я вырос на улице и знал, что жестокость – это стратегия для продвижения собственного бизнеса, причем, вероятно, самая действенная. Но в то время я толком не понимал, что это значит. Когда я, еще будучи студентом, писал диплом о таможенных пошлинах, то увидел, что мир бизнеса движется как раз в противоположную сторону. Угрозы и физическая расправа были контрпродуктивными методами. Что мне никак не удавалось понять, так это упрямое желание мафиози, имеющих безграничные возможности для инвестиций, оставаться в рамках примитивной финансовой системы координат и не отступать от нее ни на шаг. Когда на рынке только и говорили, что о глобальном развитии, интернационализации и дематериализации денег, эти старомодные джентльмены удачи расхаживали по городу, засунув пистолет в трусы, и прятали деньги под плиткой. Так они и жили, только если не получали пулю в голову от бывшего соратника или не попадались в лапы полиции.