Америка, Россия и Я - [11]

Шрифт
Интервал

Студентами, убирая урожай в одной деревне под Ленинградом, где остались жить старики и старухи в перекошенных домах, прикрытых соломой, с одним колодцем и прикреплённым к нему громкоговорителем, да громадной унылой лужей, мы захотели поужинать грибами.

— Где бы набрать грибов для ужина? И как проехать к грибным местам? — обратились мы к старому сморщенному деду, сидящему у дома. Он показал нам палкой куда‑то за дом, сказав:

— Туды ехать надо, за речку, коли проедете. Мост совсем развалился, три дня хлеба не привозили.

И вдруг произносит:

— Мериканцев жалко!

— А что, дедушка, случилось? — спросил кто‑то из нас.

— Безработица их заедает. Намедни по радио говорили. И фермеры ихние разоряются.

Мериканцев жалко, «на буржуев смотрим свысока». «Мы всех лучше, мы всех краше, всех умнее и скромнее всех» — распевалось на каждом заводе, в каждом поле, в каждом театре, на каждой стройке, в каждом фильме — «счастливые детские песенки».

Я тоже подпевала, хотя у меня нет музыкального слуха. Я так иногда усердствовала, на уроках пения подпускала такого петуха от усердия о «Сталине мудром, родном и любимом», что мне говорили: «Дина, а ты лучше иди погуляй!» Я обижалась: «музыканты оркестра ведут палочку дирижёра в той же мере, в какой дирижёр ведёт оркестр», — но пела, вместе со всей страной, в ритме ощущения своего превосходства, скромно и застенчиво присваивая себе и хорошую погоду, и красивую природу, и синие моря, как личную добродетель.

Год от года моё подпевание звучало глуше и глуше, а потом совсем заглохло; в студенческие годы мой репертуар сменился на американские джазовые мелодии Эллы Фицджеральд, Луи Армстронга — «Лала бай…» — «Сан–Луи Блюз». Я даже стала пропагандистом джаза в Ленинградском Университете, организовав лекции о классическом джазе, которые вёл наш аспирант Андрей Грачёв, сопровождая их записями.

Бывший дворец князей Бобринских огласился блюзами американских негров. Наше комсомольское бюро, где я заведовала культурно–массовым сектором, гордилось своей американизацией. Нас журили вышестоящие люди, но было хрущёвское потепление с элементами свободомыслия, и как-то всё проходило, тем более что наш декан, побывав в Америке, сам надел узкие брюки, и ему на собрании все хлопали. Он что‑то потом бормотал об американской технологии, об экономической географии капитала, сравнивал, прикидывал. Но мы к тому времени отвыкли слушать, как моя глухая бабушка, прожившая до девяноста восьми лет в полном здравии и уме, потому как посторонние шумы её не раздражали, — и нас тоже.

Мы всё знали лучше всех.

Что, помимо джаза, мы слышали об Америке? Видели два–три сентиментальных фильма, и издалека — одного американского студента, учившегося на русском отделении филологического факультета. Любой запурханный иностранец считался у нас принцем, просто идеалом свободного человека. Мы с подружками ходили на него смотреть, но никто из нас не привлёк его внимания, и из живых уст в эти годы об Америке я ничего не разузнала. Из передач, идущих по радио, мы узнавали новости только о себе. Как‑то пришла мода на Хемингуэя, и портрет его висел в каждом студенческом общежитии, иногда рядом с Мариной Цветаевой, заменив «Трёх медведей» и «Трёх богатырей». Интерес к Америке возрастал, обгоняя поступающую информацию, и каждый поэтому одевал на неё свой кафтан из разных стереотипов: одни думали, что жареные поросята в Америке падают с неба, что доллары растут на деревьях; другие: «Родина чёрного Джимми, тебя покорили янки!», и что белые уничтожают чёрных на фоне звёздно–полосатого флага, и улыбается американский президент, которого тоже убили.

Опять — всё та же «китайская династия».

Случилось вдруг, что мать моей подруги получила разрешение навестить своих родственников в Америке — к этому времени в железном занавесе образовались маленькие дырочки. В Америке жила её старая мать и младший брат, уехавшие из России во времена революции, а молоденькая шестнадцатилетняя девочка спрыгнула с белогвардейского поезда, надев красную косынку, по тогдашней моде, охватившей прогрессивное человечество, и вернулась в революционный Петроград. Мать в Америке тосковала и скучала, придумывая всяческие способы повидать свою красавицу–дочку — через Красный Крест, письма и обращения к президентам, — всяческими путями узнавала, ждала встречи пятьдесят лет.

Как только на работе у матери моей подруги разузнали, что она поедет в Америку, то к ней стали относиться почти как к иностранке. Все состоявшиеся и несостоявшиеся писатели, секретари и вся обслуга «Союза» удвоили и утроили к ней расположение. Она зарабатывала деньги пером: писала пьесы, очерки, разное (что всем нравится) и состояла при Союзе Писателей.

В период предотъездной эйфории вокруг визита Н. Н. в Америку к ней подошёл действительный, достойный член Союза, очень главный, очень влиятельный, очень знаменитый (тут я позволила себе недозволенное количество слова «очень»). Он отвёл мою приятельницу в сторону от почитателей и шепнул ей на ухо: У меня в Америке есть брат, очень богатый и очень успешный». Он попросил навестить брата вручив адрес и телефон, и добавил, что брат владеет фирмой по транспортировке грузов туда–сюда. (Способный человек везде найдёт себе применение — кто в похвалах, кто в порицаниях, кто в перевозке «туда–сюда»).


Еще от автора Диана Федоровна Виньковецкая
По ту сторону воспитания

«По ту сторону воспитания» — смешные и грустные рассказы о взаимодействии родителей и детей. Как часто родителям приходится учиться у детей, в «пограничных ситуациях» быстро изменяющегося мира, когда дети адаптируются быстрее родителей. Читатели посмеются, погрустят и поразмышляют над труднейшей проблемой «отцы и дети». .


Мой свёкр Арон Виньковеций

Мой свёкр Арон Виньковеций — Главный конструктор ленинградского завода "Марти", автор двух книг о строительстве кораблей и пятитомника еврейских песен, изданных в Иерусалимском Университете. Знаток Библейского иврита, которому в Советском Союзе обучал "самолётчиков"; и "За сохранение иврита в трудных условиях" получил израильскую премию.  .


Ваш о. Александр

«Главное остается вечным под любым небом», — написал за девять дней до смерти своей корреспондентке в Америку отец Александр Мень. Что же это «главное»? Об этом — вся книга, которая лежит перед вами. Об этом — тот нескончаемый диалог, который ведет отец Александр со всеми нами по сей день, и само название книги напоминает нам об этом.Книга «Ваш отец Александр» построена (если можно так сказать о хронологически упорядоченной переписке) на диалоге противоположных стилей: автора и отца Меня. Его письма — коротки, афористичны.


Об одной беспредметной выставке

“Об одной беспредметной выставке” – эссе о времени, когда повсюду ещё звучал тон страха, но уже пробивались отдельные ростки самостоятельных суждений, как проводились выставки неконформистского искусства, как отдельные люди отстаивали независимость своих взглядов.


Единицы времени

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


На линии горизонта

“На линии горизонта” - литературные инсталляции, 7 рассказов на тему: такие же американцы люди как и мы? Ага-Дырь и Нью-Йорк – абсурдные сравнения мест, страстей, жизней. “Осколок страсти” – как бесконечный блеснувший осколочек от Вселенной любви. “Тушканчик” - о проблеске сознания у маленького существа.


Рекомендуем почитать
С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.


Жук, что ел жуков

Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.