Америго - [57]

– Создатели… – проговорил он затем в задумчивости, негромко, но внятно, и в зале на время замолкли. – Удивляют меня эти Создатели с их Заветами, как бы я о них ни помышлял. «Мы внемлем мудрости Господ, ибо они говорят устами Создателей»? Хорошенькое дело! Это что же, друзья, это значит, кто-то из вас должен придумывать за меня комедии! Кто же, кто же это отдал бы свои кораблеончики за ваши комедии? Ох уж эти творцы, что и говорить! Или вот – «Создатели посылают нам стихии»… а как же град ваших звонких смешков? Как же, если я не объявлю представление в срок, то здесь начнется настоящее стихийное испытание! – И он притворился грустным.

За этим, разумеется, последовал новый взрыв хохота. Клетчатый Юджин еще пожеманился, но скоро его вздутые губы опять растянулись в абсурдную улыбку. Он поклонился и вскинул обе руки, представляя публике оживающий второй занавес. Из-под полотнища разлился зеленоватый свет, выдавая зрителям замечательные декорации – деревья и кусты из картона, проволоки и папье-маше.

Сцена оказалась значительно более просторной, чем виделось поначалу. Среди деревьев на ней поместился целый дом, состоящий всего из одного этажа, но выглядящий довольно богато – как дома высокопоставленных Господ. Юджин еще поводил хитрыми глазами по залу, не опуская рук, затем медленно, словно очарованный сам, отвел руки – незаметно, чтобы публика не теряла напряжения, и превратился во тьму в тот же миг, что и люстры на потолке.

Вслед за этим зажглись светильники софита, затемнившие зал окончательно, и Саймон поежился на своем стуле: он подумал, что завис в совершенной пустоте ночного неба. На сцене тем временем появилась жизнь: из больших окон богатого дома друг за другом выглянули три улыбающихся лица, мужское, женское и детское.

В доме, выстроенном, очевидно, где-то на берегу острова, обитала семья бывших пассажиров Корабля. Их окружала благодать – над сценой сиял голубой свод софитных небес, длинные ветви на задней стене мерно покачивались, будто бы их приводил в движение легкий ветерок, а за кулисами кто-то неумело насвистывал по-птичьему.

В первом акте показали несколько дней мирной жизни семьи; полдень сменялся закатом и утренней зарей (менялся и притухал, когда это было необходимо, свет софита). Мужчина глядел в окно и восторгался благостью местечка, избранного для них творцами, женщина усердно готовила кушанья, а мальчишка резвился около дома и собирал пестрые пластиковые цветы, выплывшие из невидимого трюма под сценой на «землю». Зрители наблюдали за этой идиллией с немым трепетом, тут и там слышались завороженные вздохи.

Во втором акте «птицы» приумолкли, а ветви деревьев замерли. Раздался резкий и глухой звук, точно грянул гром, и затряслось небо (замигал софит). К всеобщему изумлению, с потолка опустилась к сцене огромная рука, сделанная из голубой фанеры. Глава семейства, вышедший на короткую прогулку, поднял глаза кверху, и зал вместе с ним услышал громовую речь. За Создателя говорил хор самых разных голосов (не зная звучания настоящих голосов Создателей, Кораблеатр использовал как можно больше собственных), громкий настолько, что отец вжимал голову в плечи в благоговении перед ним. Создатель хвалил его смирное, благоразумное поведение, но порицал его за недостаточное внимание к благополучию, был разочарован и оскорблен безразличием его творения к великой награде. Пренебрежение Благами, говорил он, ведет к вечному унынию и праздной, совращающей скуке. Мужчина в ответ попросил наделить его такими Благами, и тогда рука обрадованно задрожала, а из той незаметной щели на потолке, откуда она появилась, на сцену обрушился сверкающий поток звонких монет! Зрители, не выдержав, страстно зарукоплескали, а мужчина, неимоверно счастливый, воздел руки к «небесам» и испустил крик благодарности. Дождь из монеток не прекращался. «Интересно, это настоящие кораблеоны?» – подумал Саймон, которого привлекло частое бряканье по доскам планшета.

Рука вскоре исчезла, но монеты так и продолжали сыпаться на планшет. Мужчина опустился на колени и стал сгребать монетки в кучи – и нежиться в них, словно дитя на мягком песке. Из зала теперь слышалось завистливое хрипение, но жителя острова оно не заботило; он уже совершенно не помнил себя от счастья. Но тут монетки подобрались к той части сцены, где стоял дом, и мужчина изменился в лице. Испуганный и в то же время неизвестно на кого обозленный, он принялся отбрасывать их назад – к тому месту, где встретил огромную руку. Немного позже там образовался целый холм из монет… тогда мужчина вдруг начал рыть в нем нору, как барсук, и в конце концов скрылся весь под грудой переливчатого металла.

Дети, присутствующие среди зрителей, тонко захихикали, а Саймон ужаснулся, представив, что этот мужчина сам превратился в россыпь звонких монеток. У миссис Спарклз бывали гости, которые могли говорить только о кораблеонах и ни о чем другом, – и кто-то из них, весьма вероятно, захотел бы остаться в этой куче до самого прибытия. Но как себя чувствует человек, превратившийся в монеты? Наверняка ему не нужно ходить к кому-то в гости – одиночество и так ему незнакомо! Но если он сделался кораблеонами, то выходит, его можно потратить?