Америго - [48]

Дождавшись, пока все окажутся на берегу, Уильям выскользнул через ворота на укромную маленькую площадь и бросился бежать на 3-ю Западную улицу.

Возле кондитерской уже не кружился со своими газетами герр Модрич – а это значило, что скоро девять. Уильям прибавил шагу. Он взлетел на четвертый этаж апартаментария, ожидая увидеть распахнутую настежь дверь и родителей на пороге, но дверь была прикрыта, а площадку сотрясали крики, которые доносились изнутри! «Неужели такая ссора с Господином?» – удивился про себя Уильям, но когда он приоткрыл дверь, все в нем похолодело.

– Где мое размышление?! – кричал отец, замахиваясь предлинной металлической рукояткой от какого-то своего инструмента.

– Сядь и прими уже благоразумия, безголовый! – кричала в ответ мать. – Ты что это выдумал, тварь неудачная! Да я сейчас к соседям пойду! Да я тебя публично унижу!

– Иди, – вдруг сказал отец, отшвырнул рукоятку, сел на стул и хлопнул ладонями по столу, саркастически ухмыляясь. – Иди сразу в Ратушу. А то, может, это я – ваше испытание? Может, это мне суждено быть на дне, может, это я тут жажду вечных мук.

От этого мать обмякла и сама опустилась на стул.

– Что ж ты говоришь такое, праздномыслящая развалина, – устало сказала она. – Что за напасть такая? Разве другие без этой дряни не могут спокойно жить?

– Не могут! – огрызнулся отец страшным басом. – Ты как, женщина, думаешь? Никто не может! А я как должен?! Благоразумие, терпение… Как мне терпеть эти боли? Как мне терпеть эту скуку? Как мне терпеть этих властительных болванов, которые приходят в мой апартамент и сжирают мой завтрак?

Мать молчала.

– Я не слышу их, – сказал отец. – Не понимаю, чего они хотят от нас добиться. Я не Господин. А жить как-нибудь хочется. И этот несчастный паразит… придет к тому же. Благо я этого не увижу.

– «Мы трудимся и почитаем труд…» – шептала мать.

– Не почитаете вы, женщины, никакой труд, – ухмыльнулся отец. – Поглоти вас синий Океан вместе со всеми подружками. Терпеть до самого отбытия – вот это труд, да только никому нет дела. Все у нас одни Заветы да предписания. Да, может, так оно и должно быть. Пусть оно идет своим ходом, если никто не возражает. Но и тебе возражать в таком случае нечего. Дай уже вздохнуть спокойно. Или я даже этого не заслужил?

– Подумай хоть иногда о моих нуждах! И обо мне! – всхлипнула Мадлен.

– А что ты?! Прилечу на остров и найду себе сотню таких, как ты! – опять взревел отец, надрывая горло. – Ты кто есть-то, чтоб о тебе думать? От тебя и толку нет, тебя даже за задницу нельзя взять! Ребенок – и тот не твой!

В пылу ссоры они не могли заметить своего приемного сына, возникшего в дверном проеме.

– Трусы плести, тряпье искать для благополучных, – добавил Рональд, – вот кто вы есть и кем будете. Вот ваш великий труд… потом уж и пососать друг друга можно. А я его кормить должен. Ха!

– Ты бы хотел, чтобы его забрал синий Океан? – дрожа губами, спросила она.

– Может, ему там самое место, – проворчал Рональд. – Может, нам всем там самое место. Может, и лететь никуда не нужно.

Это он говорил уже так легко, что Мадлен совсем обомлела.

Уильям внимательно посмотрел на отца. Как же тот изменился, как безобразно теперь выглядел! Словно болезнь, усталость и постоянное недовольство въелись в его лицо морщинами, кожа потемнела, щеки впали еще глубже. Герр Левский походил на старика. Разве только это был странный обман зрения?

Не говоря ничего больше, отец сгреб со стола портфель, натянул свою зеленую шляпу и двинулся к порогу. Уильяму пришлось отскочить на площадку. Герр Левский уставился на него так, что Уильяму показалось – он его сейчас ударит, но тот только скрипнул зубами, одернул куртку и – скоро превратился в стук подошв своих ботинок, разносящийся по всему парадному.

Уильям ступил через порог апартамента и тут же увидел перед собой лицо приемной матери. В следующее мгновение он получил звонкую пощечину!

Она впервые дошла до рукоприкладства.

– Пропал на целую ночь!

Уильям попятился.

– Целую ночь? – пробормотал он и бросил взгляд на газету, лежащую на столешнице серванта.

23 апреля (воскресенье)

«Как же так? – в ошеломлении подумал он. – Воскресенье? Одна ночь?»

Новая пощечина вывела его из раздумья и разозлила, и тогда самая большая странность последних дней со странной же легкостью вылетела у него из головы.

– Отвечай, где ты был, – страшным голосом произнесла мать. – Ты тоже плевать решил на меня? Отвечай!

Но и Уильям уже выходил из себя.

– Что, если я скажу неправду? Что вы сделаете тогда, почтенная фрау Левская?

Мать от удивления сразу остыла.

– Что это… что за обращение, – молвила она, хватая воздух, – и зачем бы тебе захотелось говорить мне неправду?

– Затем, зачем и вам с отцом, – зло ответил Уильям.

Мадлен испуганно прикрыла обеими руками рот, будто бы это могло вернуть высказанную тайну.

– Я хорошо слышал отца, – резко продолжал Уильям. – Что значили его слова?

Она все еще молчала. Осознав наконец происшедшее, она шлепнулась на стул – благо тот нашелся возле нее – и горько заплакала.

– Ни в чем больше, – сказала она позднее, утерев слезы. – Слышишь? Ни в чем больше не лгала… Поверь мне еще раз! Ну ладно, может, что-то и было… но такое только, мелочь, тебе чтоб лучше…