Алый знак доблести - [15]

Глаза у юноши напоминали теперь глаза измученной клячи. Шея нервно подергивалась, мышцы рук обессилели и онемели. Кисти казались такими большими и неловкими, точно на них напялены незримые рукавицы. Колени подгибались, он с трудом удерживал равновесие.

Выкрики товарищей перед началом канонады застучали у него в мозгу: «Ну, это уж чересчур! За кого они нас принимают, почему не шлют подкреплений? Я вовсе не собираюсь воевать со всей армией мятежников, будь они прокляты!»

Ему казались сверхъестественными выдержка, искусность и отвага наступающих. Сам измотанный до предела, он был потрясен их упорством. Не люди, в какие-то стальные механизмы. До чего же трудно - отражать натиск таких штуковин, а отражать придется, пожалуй, до самого захода солнца.

Он медленно вскинул ружье и, бросив взгляд на кишащее людьми поле, выстрелил в быстро катящийся живой ком. Снова опустил ружье и начал всматриваться и ла тянутую дымом даль. И невольно заметил, как переменчив вид этого поля, усеянного людьми, которые, непрерывно вопя, несутся вперед и вперед, точно гномы, убегающие от погони.

Тогда ему стало мерещиться, что на них наступают безжалостные драконы. Он уподобился человеку, у которого отнялись ноги при виде подползающего к нему зелено-алого чудища. Юноша застыл на месте, весь - напряженное, полное ужаса предчувствие. Словно ожидая, что вот сейчас чудище сожрет его.

Солдат, который стоял рядом с ним и до этой минуты лихорадочно стрелял, вдруг прекратил пальбу и с диким воем бросился наутек. Увидев это, какой-то парень, чье лицо секунду назад светилось восторженной отвагой, возвышенной готовностью пожертвовать жизнью, во мгновение ока превратился в жалкого труса. Он смертельно побледнел, как человек, который обнаружил, что в ночном мраке подошел к самому краю пропасти. Внезапно прозрел. Он тоже кинул ружье наземь и побежал. В его глазах не было и тени стыда. Улепетывал как заяц.

Еще несколько человек нырнули в клубящийся дым. Выведенный этим суматошным движением из столбняка, юноша оглянулся с таким чувством, будто весь полк ушел, бросив его на произвол судьбы. Увидел несколько убегающих теней.

Он завопил от страха и закружился на месте. В этом хаосе звуков он уподобился пресловутой курице: не понимал, куда скрыться от опасности. Гибель грозила отовсюду.

Потом огромными прыжками понесся в тыл. Ружье и кепи он потерял. Ветер раздувал полы расстегнутого мундира. Клапан подсумка беспрерывно хлопал, манерка на тонком шнурке моталась за плечами. Лицо юноши искажал ужас, рожденный всем, что напридумала его фантазия.

К нему, выкрикивая ругательства, бросился лейтенант. Юноша успел заметить, что тот побагровел от гнева и замахнулся шпагой. Подумал - ну и чудак этот лейтенант, кругом такое творится, а ему есть дело до всяких пустяков! - и тут же забыл о нем.

Он бежал как слепой. Несколько раз падал. Один раз так стукнулся плечом о дерево, что со всего размаху грохнулся на землю.

Стоило юноше повернуться спиной к полю боя, как его страх удесятерился. Смерть, готовая вонзиться между лопаток, была куда ужаснее, чем смерть, которая целилась в лоб. Думая об этом впоследствии, он пришел к выводу, что лучше уж видеть то, чего страшишься, чем только слышать. Шумы сражения были точно камни: он боялся, что будет сбит ими с ног.

Юноша смешался с толпой других беглецов. Он смутно видел людей справа и слева от себя, слышал за собой их шаги. И думал, что бежит весь полк, подгоняемый зловещими взрывами.

Этот топот ног сзади немного успокаивал его. Он бессознательно верил, будто смерть набрасывается в первую очередь на тех, кто ближе к ней, и, значит, драконы начнут свое пиршество с отставших. Им владел азарт бегуна, который любой ценой хочет всех обогнать. Состязание на быстроту бега.

Выскочив первым на полянку, он оказался в зоне разрыва снарядов. Они перелетали через его голову, протяжно и пронзительно воя. И ему чудилось, что у этих воющих штук зубастые, насмешливо оскаленные пасти. Один снаряд разорвался прямо перед ним, и синевато-багровое пламя преградило юноше путь. Он плюхнулся на землю и пополз, потом опять вскочил и стал продираться сквозь кустарник.

Вскоре он увидел то и дело ухающую батарею и был просто потрясен. Орудийная прислуга держалась так спокойно, словно ведать не ведала о грозящей гибели. Ватарея вела огонь по еле различимой неприятельской батарее, и артиллеристы были просто в восторге от меткости своей стрельбы. Они то и дело просительно наклонялись к пушкам. Говорили что-то ободряющее, похлопывали их по спине,- так это выглядело со стороны. Голоса пушек, флегматичных и бесстрашных, были полны упрямой отваги.

Люди работали споро, со сдержанным пылом. Когда ш.шадала свободная минута, бросали взгляды на окутанный дымом холм, откуда единоборствовала с ними батарея противника. Юноша, продолжая бежать, от души пожалел их. Педантичные идиоты! Безмозглые чурбаны! Когда выскочит из лесу пехота и сметет их, вот тогда они и поймут, как бессмысленно было радоваться тому, что снаряды точно ложатся в расположенно вражеской батареи.

В память ему врезалось лицо совсем юного верхового, который с таким азартом нахлестывал брыкающегося коня, точно объезжал его где-нибудь на скотном доре. Юноша не сомневался, что перед ним - обреченный человек.