Алый знак доблести - [13]

Тут наступила минута, когда на нем начала сказываться атмосфера боя - он обливался едким потом, глазные яблоки налились жаром и, казалось, вот-вот лопнут, как раскаленные камни. Уши полнил обжигающий грохот.

Им овладела неистовая ярость. Бешенство отчаяния, как у загнанного животного, как у кроткой коровы, которую преследуют псы. Юноша ненавидел свое ружье за то, что одним выстрелом оно способно убить только одного человека. Он страстно хотел броситься вперед и стиснуть руками чье-нибудь горло. Жаждал такой мощи, чтобы единым жестом смахнуть, стереть с лица земли все, что видел перед собой. Сознание бессилия еще больше разъяряло его, он бесновался, как зверь в клетке.

Весь окутанный пороховым дымом от множества стреляющих ружей, юноша меньше ненавидел людей, мчавшихся прямо на него, чем эти вихрящиеся фантомы войны, которые не давали ему вздохнуть, засовывая в пересохшую глотку края своего смрадного одеяния. Подобно тому, как слишком туго спеленутый младенец пытается освободиться от безжалостных пут, так и он исступленно боролся за передышку для своих нервов, за глоток свежего воздуха.

Лица людей пылали от бешенства и глубокого внутреннего напряжения. Многие что-то тихонько бормотали, и эти чуть слышные восклицания, ругательства, проклятия, молитвы сливались в неистовую дикарскую песнь, в какой-то небывалый приглушенный и потрясающий хорал, идущий под бравурный аккомпанемент военио-маршевых аккордов. Сосед юноши все время лепетал нежно и ласково как ребенок. Долговязый громко ругался. С его губ срывались черные стаи причудливых богохульств. Еще один солдат вдруг начал возмущаться таким сварливым тоном, точно запропастилась его шляпа.

- Какого черта нам не шлют подкреплений? Почему не шлют подкреплений? О чем они думают?

В самозабвении боя юноша слышал все как сквозь сон.

Самым поразительным было полное отсутствие возвышенной героичности. Солдаты, охваченные спешкой и яростью, наклонялись, снова выпрямлялись, принимая донельзя странные позы. Лязгали и звякали стальные шомпола, когда их торопливо забивали в перегревшиеся стволы ружей. При каждом движении нелепо подрагивали откинутые клапаны подсумков. Перезарядив ружья, люди вскидывали их на плечи и, почти не целясь, стреляли в клубы дыма или в одну из расплывчатых фигурок, несущихся по полю и все время растущих, точно куклы, к которым прикасается рука волшебника.

Офицеры, стоя позади своих подразделений, позабыли и думать о выправке и осанке. Они подпрыгивали на месте, выкрикивая, куда целиться, подбодряя солдат. Можно было только удивляться мощи их голосов. Своих легких они нисколько не щадили. И чуть не становились на головы, стараясь сквозь мятущийся дым разглядеть неприятеля.

Ротный лейтенант бросился наперерез солдату, который при первом же залпе товарищей пустился в бегство, вопя истошным голосом. Они столкнулись за цепью стрелков, и там разыгрался небольшой спектакль. Солдат плакал навзрыд, глядя на лейтенанта, как побитая псина, а тот держал его за шиворот и нещадно тузил. Затем он отвел парня на место, награждая тычками и подзатыльниками. Бедняга шел покорно, тупо, не сводя с офицера по-собачьи преданных глаз. Как шать, быть может, в суровом, безжалостном голосе лейтенанта, в голосе, в котором не было и тени страха, |-му чудилась некая божественная сила. Он попытался перезарядить ружье, но не смог, так тряслись у него руки. Лейтенанту пришлось помогать ему.

То там, то здесь люди грузно, как мешки, падали наземь. Ротный командир юноши был убит в самом начале дела. Он лежал в позе человека, который устал и теперь отдыхает, но на лице у него застыло удивленное и горестное выражение, словно он решил, что все это - злая шутка какого-то приятеля. Солдата, лепетавшего рядом с юношей, оцарапало пулей, по его лицу заструилась кровь. Он схватился за голову и с криком «Ой!» куда-то побежал. Другой вдруг охнул, как будто его ткнули прикладом в живот. Он сел, скорбно глядя в пространство. Глаза выражали немой упрек неведомо кому. Немного поодаль солдату, стоявшему за деревом, пулей раздробило коленный сустав. Он тут же уронил ружье и обеими руками обхватил древесный ствол. И все время стоял, не расцепляя этого объятия, и отчаянным голосом молил помочь ему отойти от дерева.

Наконец нестройные ряды солдат радостно завопили. Завершившись несколькими мстительными выстрелами, пальба стихла. Дым стал постепенно редеть, и тогда юноша убедился, что вражеская атака отбита. Противник рассыпался на маленькие нерешительные отряды. Какой-то солдат влез на изгородь и, оседлав ее, послал прощальный выстрел. Волны отхлынули, запятнав берег темными debris*.

Несколько солдат начали дико улюлюкать. Большинство молчало. Очевидно, они пытались разобраться в себе.

Когда прошла лихорадка возбуждения, юноша подумал, что сию минуту задохнется. Только теперь он почувствовал, в каком смраде они сражались. Он был чумаз и потен, как рабочий-литейщик. Схватив манерку, он жадно отхлебнул тепловатую воду.

Все повторяли с небольшими вариациями одну и ту же фразу: «Мы их отбросили!», «Ей-ей, отбросили!», «Да, мы их отбросили!» В этих словах звенело упоение, закопченные губы раздвигала улыбка. Юноша смотрел направо, налево. Он радовался, как всегда радуются люди, когда у них появляется возможность передохнуть и оглядеться. На земле лежало несколько до жути неподвижных фигур. Они застыли в странных, неестественных позах. Руки судорожно сведены, головы повернуты под немыслимыми углами. Казалось, в таких позах лежат только упавшие с большой высоты и разбившиеся насмерть. Солдат словно швырнули с небес на землю.