Алые маки на серых скалах - [74]

Гаврила Никитич встрепенулся, закрыл дверь и потянул дочь в комнату. Мать лежала в постели, сестренка уже спала. Увидев Асю, мать вскочила с кровати, обняла дочь и всхлипнула. Потом, отстранив ее от себя, оглядела всю с ног до головы и снова прижала к груди.

— Явилась, бесстыдница! Вспомнила, что на свете есть еще и мы, старики! Похорошела, повзрослела, даже росточком вытянулась. А как одета! В такое-то время? Откуда, зачем? — взволнованно воскликнула мать.

Ася зарделась. Не имея права сказать правду, отделалась улыбкой и коротко объяснила, что едет с товарищами в Баку и по пути завернула повидаться с ними и проститься.

Это известие так опечалило родителей, что мать снова всхлипнула, а отец тяжело завздыхал.

— Зачем, зачем лезть в пекло? Убьют же, — бессвязно лепетала мать.

— Да что ты? Я ведь ничего общего с политикой не имею! Просто еду с друзьями походить по старым местам, — пыталась утешить ее Ася.

Помолчали в горе и растерянности.

— Все, хватит плакать, мать! Мы ничего не знаем о жизни Аси, но, полагаю, можем гордиться, что у нас такая самостоятельная дочь. Угости ее чем можешь и отпусти с богом: ее ведь ждут! — как всегда первым выручил дочку отец. Ася благодарно поцеловала его.

— И то правда, — беспомощно развела руками мать и побежала на кухню. Ася на цыпочках зашла за ситцевую занавеску, где спала Галка, тихонько поглядела на спящую сестренку…

Наконец мать накрыла на стол. Собственно, накормить дочь особенно было нечем! Она подала пареную айву, которая в этот голодный год являлась не только для их семьи, но и для большинства астраханцев главным продуктом питания.

— Ах, доченька, умереть мне за твое солнце! Даже нечем тебя угостить… — горестно запричитала мать.

— Что ты, мама? Это ведь так вкусно! — с аппетитом уплетая сморщенные коричневые плоды, искренне похвалила Ася. — Я давно ничего подобного не ела!

Насытившись, она устроилась на узенькой тахте рядом с кроватью родителей и по их просьбе начала рассказывать о Москве. Еще долго они втроем вполголоса разговаривали…

— Неужто так запросто можно увидеть Ленина? — удивлялась мать. — Надо бы ему поберечься! Ведь чуть не убили…

— Да, а как теперь его здоровье? — деловито спросил отец. Он в основном молчал, и только по отдельным репликам Ася понимала, что отец очень внимательно следит за ее рассказом.

Наконец усталость одолела Асю, она неожиданно задремала и уже сквозь сон услышала, как отец тихонько сказал, что пора угомониться и дать дочке отдохнуть.

На рассвете, как было условлено, мать разбудила ее. Предутренняя прохлада заставила съежиться, когда Ася, наскоро попрощавшись с родителями, вышла из дома. На небе еще тускло светились одинокие звезды. Никакого городского транспорта в Астрахани не было. Люди побогаче покрывали большие расстояния на извозчиках, а победней — ходили пешком. Но и при всем желании здесь, на окраине, нечего было искать лихача.

Ася все же не опоздала: прибежала к моменту, когда отряд готовился ехать на стрельбище.

— Ну, как у тебя дома? — спросил Камо.

— Живы! — тронутая его вниманием, Ася постаралась сказать это как можно бодрее.

— Каким обедом угощали, какие вина подавали? — перевирая и слова и мотив, запел Роман.

— Счастливая, дома побывала, — вздохнула Аня Литвейко.

— Асек, если сегодня тоже выкроишь времечко и пойдешь к своим, возьми меня с собой. Хочется посмотреть, как здешний народ живет, — сказала Аня Новикова.

— А почему именно ты пойдешь? И я хочу! — заявил Разин.

— И я… И я… — загомонили остальные.

— Я согласна: пусть хоть весь отряд идет! Немного пареной айвы небось найдется, чтобы вам тоже причаститься… — широким жестом пригласила товарищей Ася.

Ребята смеялись, шутили, придумывали разные варианты своего неожиданного появления у Папянов, но чувствовалось, что они просто стараются скрыть свою озабоченность тем, как пройдет предстоящая показательная стрельба.

— Ну, Сатана, держись: сам Киров будет сегодня главным проверяющим! Плохо постреляешь — не только что домой не попадешь, но забудешь, как зовут отца и мать. Ясно? — сказал Разин.

— Киров? Вот тебе и раз… Неужели он будет на стрельбище? — Ася разволновалась. Еще со времени работы здесь, в «Красном воине», она заочно знала его.

— Киров замечательный журналист. Читайте, что пишет он в «Тереке»! — стучал тогда Лазьян указательным пальцем по газетной полосе. — Нам обязательно надо перепечатать его статью!

По настоянию Лазьяна Асе не раз приходилось читать статьи, фельетоны, репортажи Кирова, которые перепечатывались в «Красном воине» со страниц газет Кавказа.

Иосиф Лазьян был особенно восхищен статьей Кирова о журналистской работе. На редакционной летучке, цитируя ее, поучал своих сотрудников:

— Киров считает — а он, слава богу, как старый большевик и прославленный журналист заслужил право поучать нас, — так вот, он считает, что «газетный труд — один из самых благородных и сложных, требующих чистоты помыслов и души, открытого сердца и твердых убеждений». Слышите?

Оторвавшись на миг от кировской статьи, которую цитировал, Лазьян окинул всех долгим взглядом и продолжил:

— Слушайте, слушайте, что он пишет… «Газетная работа позволяет людям сказать правду, всколыхнуть, задеть лучшие струны души. Это в царской России трудно приходилось честному журналисту, он переживал тяжелую драму, когда чаще всего приходилось приглаживать свою мысль, говорить с читателями эзоповским языком, чтобы донести до них правду. У нашей рабочей печати с самого начала ее возникновения было подлинное ядовитое жало, которым она жалила и убивала своих классовых врагов. Наша правда должна звучать набатным колоколом до тех пор, пока наши идеи, наши призывы не проникнут в сознание пролетариата всего мира» — вот как пишет! А мы с вами в какой газете работаем? В «Красном воине»! При какой власти пишем? При Советской! Вот поучитесь! И тому, чтобы писать прямо и честно о правде, и тому, как мастерски, по-кировски выразительно подать эту правду. А среди нас, товарищи, есть такие горе-работнички, что перо у них валится из рук, от робости, что ли? Смелее, смелее в своих работах используйте крылатые кировские слова! Учитесь!