Алые маки на серых скалах - [45]

Из-за преследований полиции осенью 1916 года завербовался на выполнение тыловых работ в бывшей Виленской губернии, откуда весной был взят в армию, и в августе 1917 года стал членом большевистской партии.

В боях под Ригой Абол был тяжело ранен, попал в плен к немцам и убежал. Весной 1919 года добровольцем вступил в Красную Армию. Вторично был ранен в бою под Елгавой. После лечения в госпитале откомандирован в распоряжение ЦК партии, а затем зачислен в Особый отряд.

Камо отложил дело Абола в сторону. Взял бумаги Филиппа Новикова, ближайшего друга латыша, с которым ему пришлось сидеть в Рижской тюрьме за участие в первомайской демонстрации.

…Чуваш по национальности, Новиков не помнил места своего рождения: село находилось где-то около Чебоксар. Он рано убежал из дома сельского богача, который еще малым ребенком взял его, сироту, в подпаски. В Балтийский флот попал сначала юнгой, а как подрос, стал матросом. В 1918 году был откомандирован оттуда в Москву и попал в охрану поезда наркомвоенмора.

Будучи бойцом охраны, Новиков исколесил половину России. Не раз ему приходилось принимать участие в боевых операциях…

Камо перечитал и личное дело Казаринова. Андрей тоже из семьи крестьянина-бедняка деревни Карапаны Вятской губернии.

Русский по национальности, Андрей Казаринов работал батраком у зажиточного крестьянина своего села, затем служил матросом в пароходстве на реках Западной Сибири. Три года был в окопах, затем вернулся из армии и работал ремонтным рабочим в депо. В 1918 году пошел добровольцем в Красную Армию. Оттуда был командирован на Московские кремлевские курсы. В 1919 году вступил в члены партии большевиков…

— Биографии этой четверки — Аксенова, Абола, Новикова и Казаринова — схожи до скуки. А вы, Лиза, говорите, что анкета — вещь не скучная, — отложив в сторону дело Казаринова, сказал Камо. — Все они из бедных семей, у всех четверых — сиротское детство, потом армия или флот, окопы или железнодорожное депо.

— А вы обратили внимание, что они и по внешности схожи? — спросила Драбкина. — Высокие, сероглазые, русоволосые. Новиков, пожалуй, немного отличается: чуть ниже ростом, широкоплеч, ходит, раскачиваясь, будто земля под ногами вертится.

— Это у него от флотской службы. Он и с тельняшкой не расстается, заметили? А ну вызовите его сейчас!

Филипп шел, как всегда, вразвалку, широкими шагами. Поздоровался сдержанно.

— Так как же, дорогой, получилось, что вы не помните названия своей деревни, где родились? — перекинувшись с вошедшим несколькими незначительными фразами, спросил Камо.

Новиков пожал плечами. В уголках его рта появилась легкая ухмылка, будто он знал нечто такое, что было недоступно пониманию его собеседника. Однако Камо терпеливо ждал ответа, поэтому Новиков сказал:

— Миколина слобода называлось местечко в пяти верстах от Чебоксар. Я ведь оттуда убежал, когда мне шел двенадцатый год. А вот о деревне, где я родился, откуда крохотным мальчонкой меня взяли на Миколину гору, никто не помнил.

Новиков замолчал. Как далекое видение, ожило в памяти затерявшееся в степи чувашское село, и увидел он себя босоногим, оборванным подпаском, с облупленным на солнце и ветру носом, потрескавшимися губами в доме богача односельчанина, взявшего его к себе из милости после смерти родителей.

Да полноте, были ли у него родители? Что-то ни отца, ни матери Филипп припомнить не может. И взрослые при разговоре с ним, будто сговорившись, ни разу не рассказывали ему о них. Казалось, Филя, как его звали, просто свалился с неба, безродный, ничейный, никому не нужный. Умри он, никто-никто бы по нем не заплакал. Таких много бродило по земле с котомками за плечами.

«Хорошо, хоть нашелся добрый человек, пригрел в своем доме, кусок хлеба дает, а то ведь с голодухи недолго и подохнуть» — так говорили люди, когда он пытался их разжалобить слезами. Тяжело держаться на ногах после колотушек и подзатыльников. И опять-таки его винили: «Сам не плошай, не давай повода. Помни о своем месте в доме! Будь послушным и прилежным. Исполняй все желания своих хозяев! Расторопности недостает. Туго соображаешь!»

И на самом деле он туго понимал. Плохо запоминал. Уж больно много его били по голове и таскали за волосы…

— Вот так бы и написали — Миколина слобода. А то вы пишете: «Не помню, как называлась деревня», — вывел Филиппа из задумчивости Камо.

— Можно и так, — согласился Новиков. — Но ведь не там я родился, а только рос там!

А вскоре сгорел, вернее, взорвался еще один «оружейный» склад. Интереснее всего, что на этот раз охраняли его бойцы, которые в карауле при прежних «складах» не стояли.

— Знаете, Феликс Эдмундович, так дальше продолжаться не может, — встретившись вечером с Дзержинским в его кабинете и доложив обстановку, заявил Камо. — Неуловим проклятый вражина! Что-то надо придумать. А?

— М-да… Невероятно, но действительно просочился в Особый отряд какой-то осведомитель, конспирация у него глубокая… Давай подумаем, как быть? А что говорят бойцы между собой?

— Клянут врага. Но об истине, о «складах», никто не догадывается: принимают за чистую монету. Я же и виду не подаю, что внутри у меня все клокочет. Смотрю на каждого и мысленно под овечьей шкурой пытаюсь увидеть волчью. А интуиция молчит, подводит, проклятая! Никого я не подозреваю. Никого! Однако кто-то ведь уничтожает «склады»?