Аллея длиною в жизнь - [3]

Только один человек всегда как-то странно выделялся из общей массы гуляющих в хрупкой осени людей. Присев в сторонке, на скамеечке, он все время старательно что-то вырезал перочинным ножиком из сучков или кусочков коры. Как ребенок, он набивал полные карманы листьями, часто мокрыми от дождя и изморози, а потом подолгу раскладывал их на скамье, отбирая неповрежденные, яркие, многоцветные. Он вертел их перед собою, как зонтики, но будто бы смотрел мимо них и они все время выпадали из его тонких белых пальцев… И он не наклонялся — поднять их. О чем-то думал. Поправлял берет на голове: старомодный, фетровый, со смешно торчащим вверх темным хвостиком. Плотнее запахивался в замшевую куртку. Наверное, зяб. Иногда ей казалось, что он смотрит на ее окна. Однажды даже она решила, что он махнул рукою в ее сторону и приветливо улыбнулся. Слегка, потому что гримаса боли тотчас исказило его лицо. Конечно, ей все это показалось! Человек с букетом осенних листьев никак, никак не мог разглядеть ее из дали больничного парка! И все же, почувствовав какую-то неловкость, смутную тревогу она тогда отошла от окна…

* * *

Но на следующее утро он помахал ей рукою снова. И, собрав огромный букет из листьев клена, разбросал его по скамейке, сложив большое красно-желтое сердце — ожерелье.

А потом неожиданно поднял голову и улыбнулся. Кивнул. Словно приглашал на свидание.

Она опять испуганно отступила от окна. Зеркальная гладь стекол словно предохраняла ее от чего-то. От самой себя? От страха нового предательства, непонимания, новой заброшенности? Она не знала. Ничего не знала. Боялась и гадать и угадывать. Но искра тепла была так нужна ее озябшей душе! И, не понимая до конца, что делает, она накинула на плечи — плащ, на голову — шарф, перепрыгивая через одну ступеньку, побежала вниз по лестнице…

Ворота в больничный парк были открыты. Человек в замшевой куртке и смешном, почти детском, берете легко поднялся навстречу.

— Спасибо. Не думал, что Вы решитесь спуститься… Он слабо пожал ее намокшие пальцы. С утра опять противно и холодно моросило.

— Кто Вы? — недоуменно произнесла она. — Почему Вы все время смотрите на мои окна?

— Это окна Полины Аркадьевны, — спокойно произнес человек в берете.

— Вы знали мою тетю? — ахнула она и поднесла руки к горлу, как бы желая защитить себя от чего-то…

— Да. Она лечилась здесь… Я частенько навещал ее. Провожал до дому. Я живу в сторожке дворника.

— Вы — больничный служитель?

— Нет, я — художник. Но и метлой иногда черчу узоры. Когда у дворника запой. — Он невесело рассмеялся. — Мне еще помогает больничный санитар. Территория большая, не справляюсь!

Она смутилась, сама не зная, почему. Ее щеки предательски запылали румянцем:

— Я не хотела Вас обидеть… Просто, я Вас не знаю, и все это — странно. Тетя не говорила мне о Вас ни слова! Никогда! — пробормотала она слегка раздраженно.

Человек в берете пожал плечами, сжал худые пальцы в кулак:

— Полина Аркадьевна и вообще-то была особою довольно скрытной. А потом, знаете, боль, которая постоянно грызет изнутри, не всегда располагает к душевным излияниям…

— Да. Ей было нелегко, наверное. Последние два года я редко навещала ее. У меня были личные проблемы, дела,…

— Счастливые? — человек в берете взглянул на нее с мягкой улыбкой…

— Да. — снова удивилась она. — Откуда Вы знаете??

— У Вас тогда начался бурный роман и Вы собирались менять личную жизнь… Вам было не до болячек тетушки. Не волнуйтесь, она на Вас не сердилась. Она была мудрой женщиной. Очень мудрой. Она называла любовь «ударом молнии» и говорила, что часто человек бывает ослеплен ею, теряя чувство реальности… А, по моему, любовь это — солнечный свет. Мгновенное проникновение луча в душу. Но, если луч этот холоден и к нему примешиваются черные тени, от него нужно отстраняться, не дать ему проникнуть в свое сердце.

— Любовь это — боль. Или — временное умопомрачение. Я жалею, что была безумна столько времени. — Она смотрела вдаль, на деревья, отрешенным невидящим взглядом, ее руки засунутые в карманы плаща сжимались в кулаки. Непроизвольно.

— Сожалея о прошлом мы не можем прикоснуться к будущему… — произнес «осенний художник». Она удивилась про себя, как легко пришло ей на ум это прозвище… А еще удивилась тому, что он не стал переубеждать ее. Спорить. Они просто шли по аллее, усыпанной мокрым ковром листьев. Он осторожно поддерживал ее под локоть. И она не заметила, как пальцы ее разжались и даже чуть согрелись в глубине плаща. Она отвечала на его вопросы. Задавала вопросы ему. Бесхитростные, легкие и сложные одновременно. Он рассказывал ей о том, как впервые в детстве взял в руки в руки зеленый карандаш и выкрасил им облако. И очень удивился, когда взрослые стали смеяться над его рисунком и объяснять, что не бывает таких облаков!

— Я-то знал, что бывают! — добродушно повествовал он. — Я видел их в снах. Но я не хотел спорить со взрослыми. Просто плакал в подушку по ночам….

— А я знаю, что бывает тройная радуга! — неожиданно обронила она — Но мне мало кто верит. — тут она улыбнулась. — Только маленькие дети!

— А я знаком с одной девочкой, которая четыре раза в своей маленькой жизни видела тройную радугу. — Лицо художника внезапно стало грустным, резко обозначились складки около крыльев носа и верхней губы. — Хотите и Вы с нею познакомиться? Она будет рада. Любит новых людей, общение. Вы, наверное, ей понравитесь… В Вас есть что то детское…