Аллегро пастель - [48]

В Байру-Алту они зашли в бар Erasmus-Corner, в том числе из-за названия, заказали по большому пиву и по очереди сходили в туалет, хотя Жером предпочел бы употребить вместе с Марлен, тихо закрывшись в кабинке, но в этом баре, где имелся даже охранник, они слишком бросались бы в глаза. У Жерома не было особых ожиданий от этого кокаина, и он не был разочарован. Его состояние изменилось только после второй дорожки, которую они с Марлен добавили минут через пятнадцать. Жерому захотелось еще пива и захотелось быть откровеннее с Марлен. Кажется, у Марлен был похожий эффект, и она опередила его. Она сказала, что ей понравился их первый раз и она часто вспоминает о нем. Еще она извинилась за свой стремительный уход, а Жером ответил: «Нет-нет, ты всё сделала правильно. А то я слишком уж расслабился с тобой». Немного петтинга, и Жером продолжил: «Ты мне очень нравишься, правда, но…» Марлен приложила палец к его губам и поцеловала, прежде чем сказать: «Я уже поняла, что есть кто-то еще». Следующая фаза петтинга длилась дольше. «Вопрос только в том, какие у вас договоренности. Ей сильно мешает, что ты позволяешь себе какие-то вольности?» Она снова поцеловала его, сильно, но не агрессивно. «И зачем ей обо всём знать?» У Жерома участился пульс и было странное ощущение в животе, непонятное беспокойство, не то чтобы тошнота, но что-то похожее. «Ты хорошо себя чувствуешь или тоже немного мутновато?» – спросил он. Слово «мутновато» вырвалось у него случайно, но, к сожалению, оно идеально описывало эффект от лиссабонского кокаина.

«Немного мутновато, да», – ответила Марлен. У нее было бледное лицо.

Когда мать постучала в дверь его комнаты и Жером проснулся, он, к собственному удивлению, не ощущал никакого похмелья. «Не знаю, во сколько ты пришел, – сказала мама через дверь, – но я приготовила pancakes[45], может быть, ты проголодался». Было начало двенадцатого, солнечный день. «Sounds great»[46], – ответил Жером. Предпоследнее сообщение от Марлен было таким: «Всё равно был классный вечер. Хотя под конец мне и стало плохо». А последнее пришло всего полчаса назад: «Я чувствую себя на удивление хорошо. Как после хорошего К. Может быть, проблемы с желудком были от пива в „Эразмусе“?» Жерому понравилось, что сообщения от Марлен были похожи на сообщения от друга, с которым он уже много лет ходит по барам. Они были уютными. Сообщения от Тани Арнхайм были более требовательными, хотя их стиль в последнее время изменился. Появилась какая-то осторожность. В сообщениях Тани больше не было ничего такого, что Жером раньше ощущал как шелест, как парение, они стали носителями вежливой и деловой информации. Наверное, это нормально, когда двое долго вместе. У них либо ожесточаются накопившиеся конфликты, либо они любой ценой избегают всех двусмысленных тонов. Он ел pancakes, к которым мама подала шкворчащий бекон, и раздумывал над формулировками имейла Тане. В честном письме Жером должен был бы упомянуть Марлен, но этого он сейчас не хотел. Нечестное письмо Таня опять сразу опознает. Жером решил пока ничего не писать. Его мать, которая давно позавтракала и теперь пила крепкий черный чай, рассказала, что в последнее время любит читать книги об экономике. Жером не помнил такого времени, когда мать не любила читать книги об экономике. Наверное, ее никогда не отпускало воспоминание о том, что она не стала писать докторскую диссертацию на кафедре макроэкономики в Уорике, хотя такая возможность была у нее с марта 1975-го по январь 1976-го. Мать сказала, что после знакомства с Юргеном Каспером, а особенно в странные майнтальские годы, больше интересовалась романами. Жером ответил, что это наверняка связано с распределением ролей в семейных и тому подобных отношениях, папа наверняка всю жизнь читал только нехудожественную литературу и газеты, а мать как бы пыталась подняться над этим. Мама не согласилась. По ее словам, Юрген Каспер в те времена был поклонником Петера Хандке[47], хотя скорее это было еще до майнтальского периода. Тане тоже нравится Петер Хандке, насколько Жером помнил, это был ее любимый швейцарский автор.

Гостиничный номер Марлен немного разочаровал Жерома. Душновато, слишком мягкая кровать, был слышен шум с улицы, это придает номеру южноевропейский колорит, но наверняка мешает спать. Жером сделал Марлен куни, перед этим они какое-то время целовались и потом медленно разделись друг перед другом. Жерому было интересно, сможет ли он полизать ее или ему станет противно. В результате ему понравилось. Он помогал себе указательным пальцем левой руки, и Марлен давала понять, что ей нравится. Как и все женщины в последнее время, она подавала достаточно ясные сигналы. Жером мог ориентироваться на ее реакцию, и основную часть времени он не думал о своих действиях, а полностью концентрировался на моменте, на своем языке, своем пальце и тихих звуках, возникавших при этом. Наверное, теперь, в тридцать пять, секс утратил всю таинственность и поэтому стал наконец безоблачно-приятным и спокойным, освобождающим и прекрасным, но в то же время как бы необязательным, безличным и равнодушным. Если в его бунгало в Майнтале Марлен определяла ход, темп и позиции, то в этой посредственной лиссабонской гостинице уже Жером контролировал процесс. Во всём была такая глубокая естественность, будто это не был всего лишь второй раз. Приглашение от Марлен тоже показалось совершенно естественным. Ранним вечером она написала, что хочет увидеться с ним в ее номере, и назвала промежуток времени длительностью в девяносто минут. Это упростило задачу Жерома. Она пошла на риск, она озвучила приглашение, а он просто реагировал. Они закончили половой акт примерно через сорок минут, он лежал на ней, какое-то время они возбужденно дышали друг другу в лицо, потом поцеловались. Всё получилось, всё было хорошо.