Аллегро пастель - [45]

Пока моросящий португальский дождь покрывал влагой окна машины, Жером задумался, какое заведение за пределами Европы он мог бы назвать любимым. На заднем сиденье «Убера» он перебрал в мыслях свои дальние путешествия и походы в рестораны. Как Жером ни старался, он не пришел ни к какому выводу, наверное, это была бессмысленная затея, зато ему понравилось перебирать воспоминания. Несомненно, один из самых счастливых моментов имел место в Лос-Анджелесе, в бургерной In-N-Out осенью 2016-го. В тот вечер ему ужасно захотелось съесть бургер, и он знал, что в In-N-Out бургеры хороши. Кроме того, перед посещением бургерной они с Бруно получили приглашение на частную вечеринку в районе Эхо-парк, а частные вечеринки – это была самая романтичная ассоциация с Лос-Анджелесом, альтернатива вечеринкам у бассейна, хип-хоп-тусовкам на задворках и неприятным буржуазным фуршетам с дорогой посудой и шампанским по тысяче долларов. Кроме того, у него только что получилось потрясающе атмосферное видео с бульвара Венис, он снял его из их арендованной машины и отправил в Snapchat восьми своим френдам, в том числе своей тогдашней пассии Йозефине, которая сразу ответила. Жером чувствовал себя просто великолепно, когда приступил к бургеру в In-N-Out, он предвкушал интересное событие и только что сделал нечто, что нравится другим. К тому же за соседним столом сидел худощавый подросток с картошкой фри и, подумать только, в темных очках Snap Spectacles, которыми можно было делать круглые фотоснимки. Жером только читал о такой штуке и вот теперь наблюдал ее вживую. Сочетание разных факторов привело к тому, что осенью 2016 года между облицованных белой плиткой стен бургерной In-N-Out на бульваре Венис Жером чувствовал себя чертовски хорошо.

Можно ли было сделать вывод, что лучшим заведением за пределами Европы была бургерная сети In-N-Out? Нет, потому что такое утверждение было бы слишком примитивным, в начале и середине десятых годов Жером, может быть, и мог бы так сказать, – в те времена он считал Калифорнию центром мира, – но теперь давно уже пришло время для чего-то нового, хотя он не имел ни малейшего представления, для чего именно.

У Жерома слегка побаливала голова, он считал, что после полета на Ryanair это совершенно нормально, и как-то чересчур экзальтированно поблагодарил водителя «Убера», когда выходил из машины у дома матери под моросящий дождик.

Его мать Ханна, которую подруги называли Хэн, а Жером всю жизнь говорил ей «mum», снимала на Руа Сан-Жуан да Мата квартиру из трех маленьких комнат. Жером занес две свои сумки в самую маленькую из них, практически каморку, всё пространство которой заполняли узкая кровать для гостей, кресло и маленький телевизор на комоде. В этой комнате, из окон которой были видны многочисленные внутренние дворы, Жерому удивительно хорошо спалось. Завтрак от мамы был вне конкуренции, потому что она объединила в нем британскую, немецкую и вот теперь португальскую культуру завтраков. Всегда присутствовал свежевыжатый сок, вкуснейший джем, качественная выпечка, обычно один вид соленого мяса; в солнечную погоду завтрак происходил на узком балконе, где мать обычно выкуривала свою единственную за день сигарету, как она утверждала, хотя Жером подозревал, что она выкуривала в течение дня от четырех до шести сигарет.

«You’ve lost weight!»[38] – сказала мать, и Жером ответил: «I gained muscles actually»[39]. Жером чувствовал, что у него портится настроение, это было в порядке вещей, когда он виделся с матерью после долгого перерыва, хотя перед каждой встречей он надеялся, что на этот раз настроение не испортится так быстро. «Ты хорошо выглядишь!» – сказала Ханна по-немецки, и ее английский акцент прозвучал, как это часто бывало, немножко искусственно. «Я собиралась готовить поленту и салат. Ты не против?» Дождь не прекращался до самого вечера, поэтому они так и не вышли из дома, а только сидели на кухне при работающем радио и разговаривали. Полента не относилась к любимым блюдам Жерома, но у мамы она получилась очень хорошо, и, пока он ел примерно семьдесят процентов приготовленной поленты, мама говорила о Терезе Мэй и о Брексите, причем у Жерома было чувство, что она делала это из какого-то странного чувства долга. В Лиссабоне Ханна регулярно встречалась с компанией англичанок для игры в boules[40], и во время игры эти женщины беседовали о том, что им рассказали родственники, живущие в Великобритании. Мать сказала, что англичанки, выпивающие после игры от двух до пяти бокалов вина, часто качают головой, когда говорят о родственниках в Великобритании. Жером чувствовал, что мать наслаждается этими разговорами, потому что они подпитывались невероятным удобством жизни в дождливом Лиссабоне вместо дождливой Англии. Беспокоиться по поводу страны, которую ты добровольно покинул, – наверное, это была самая большая привилегия из всех возможных. В последние годы Жером во время своих путешествий познакомился с немецкими эмигрантами, и все они без исключения показались ему невротиками, маниакально зацикленными на Германии, по сравнению с немцами, оставшимися дома. Жером спросил маму, есть ли у нее в Лиссабоне приятельницы из Гессена, с которыми можно играть в boules или во что-то другое, в конце концов, она прожила во Франкфурте и его окрестностях дольше, чем в Англии. «Пока нет», – сказала она, и было понятно, что она и не искала. Жером на протяжении десятых годов всё меньше интересовался Великобританией, возможно, из-за того, что в поп-музыке того десятилетия доминировали американцы, а не британцы. Кроме того, Лондон, который он так любил в двухтысячные, начал казаться ему неприятным, тесным и испорченным. Он уже больше пяти лет не бывал там. Мать это не смущало, по крайней мере, она не выказывала никакого разочарования, она и сама теперь почти не летала в Лондон.